В "замке" был еще один сюрприз для короля. "Шесть граждан, великолепно одетых, вышли из его железных ворот, неся два таза, сделанных из золота и наполненных золотом, которые были поднесены королю". Сами тазы, как говорят, стоили пятьсот фунтов, а наполнены были тысячью фунтов — самый приемлемый подарок от лондонцев королю, чья кампания оставила его чашу славы переполненной, но его сундуки явно пустыми.[672]
Еще больше дев ждали на другом конце Чипсайда, стоя в ряде ниш, сделанных в башне, окружавшей другую цистерну с водой. Увенчанные лаврами и в золотых поясах, эти девы держали золотые чаши, из которых они нежно выдували на голову короля потоки из золотых листьев. На самом верху башни стояла фигура золотого архангела, возвышавшаяся над балдахином, похожим на небо, украшенное облаками, под которым сидело солнце, вознесенное в великолепии и испускающее ослепительные лучи.[673]
"И… так велика была толпа народа в Чипсайде от одного конца до другого, что всадники только-только смогли, хотя и не без труда, проехать. А верхние комнаты и окна с обеих сторон были забиты самыми благородными дамами и женщинами королевства, а также почетными и знаменитыми людьми, собравшимися для этого приятного зрелища, которые были так изысканно и элегантно одеты в золотые, льняные, алые и другие богатые одежды разного рода, что никто не мог припомнить, чтобы в Лондоне когда-либо было большее собрание или более благородное одеяние."
В эпицентре этого водоворота экстравагантных зрелищ и шумных демонстраций народного веселья возвышалась спокойная фигура короля. Он намеренно отказался от всех обычных атрибутов триумфа и королевской власти, как и во время своего официального въезда в Арфлер. Он не носил корону и не держал скипетр; единственной уступкой его царственному статусу была пурпурная мантия, цвет которой ассоциировался только с императорами, королями и прелатами. Его сопровождала лишь небольшая личная свита, а за ним следовала группа его самых важных пленников, включая Карла Орлеанского, чей двадцать первый день рождения приходился на следующий день, герцога Бурбонского и маршала Бусико. Ни один из них не смог бы или не захотел бы занять столь же смиренную позу, если бы их положение изменилось на противоположное.
Более скромного человека легко было бы соблазнить присоединиться к празднованиям, хотя бы признав восторг и благодарность толпы, но Генрих оставался бесстрастным на протяжении всего времени. "Действительно, по его спокойному поведению, мягкому шагу и трезвому ходу можно было понять, что король, молча размышляя в своем сердце, воздает благодарность и славу одному Богу, а не человеку".[674]
Торжества завершились службами в соборе Святого Павла и Вестминстерском аббатстве, где король совершил подношения у святынь Святого Эрконвальда и Эдуарда Исповедника соответственно, после чего удалился в свой дворец в Вестминстере. На следующий день, в воскресенье 24 ноября, в соответствии с приказом короля, в соборе Святого Павла была отслужена торжественная заупокойная месса по всем погибшим в битве при Азенкуре с обеих сторон.[675] Затем останки герцога Йоркского были перевезены в Нортгемптоншир и захоронены, как он и просил, в хоре его нового фундамента, коллегиальной церкви Святой Марии и Всех Святых в Футкрингей. Строительные работы только начались под руководством Стивена Лота, главного каменщика короля, поэтому преждевременная кончина герцога означала, что его церковь будет построена вокруг простой мраморной плиты с установленной на ней латунной фигурой, которая обозначала его последнее пристанище. Его наследнику, несколько десятилетий спустя, предстояло завершить строительство начатой им церкви.[676]
Подобные похороны проходили в городах и деревнях, церквях и аббатствах по всей Франции. Несмотря на масштабы катастрофы, новости о поражении относительно медленно проникали в регионы. Неверие, вероятно, сыграло свою роль. Жители Аббевиля, например, были настолько уверены в победе французов, что преждевременно устроили праздничный пир, как только до них дошли ожидаемые новости: позже в городских счетах к затраченной сумме была добавлена маленькая грустная пометка, что слухи "не соответствуют действительности". В Булони, где весь город несколько недель находился в состоянии сильного напряжения и рассылал по окрестностям гонцов за любыми новостями, 25 октября узнали, что началось сражение, но пришлось ждать следующего дня, чтобы узнать его исход. Первым делом они решили защитить себя, поскольку Булонь лежала на пути англичан в Кале, а гарнизон был сильно ослаблен, когда по приказу коннетабля д'Альбре мессир де Ларуа повел большие силы на соединение с французской армией. В соседний Монтрей были немедленно отправлены письма с просьбой предоставить арбалетчиков для укрепления города, королю, дофину и герцогу Беррийскому в Руан с просьбой выделить средства для охраны границы, а также Филиппу, графу Шароле, в Гент с просьбой "утешить и помочь". Удивительно, но подкрепления действительно прибыли в Булонь не только из Монтрея, но и из таких отдаленных мест, как Амьен, Хесдин, Сен-Рикье и Сен-Лалеу, и продолжали прибывать в течение нескольких дней после того, как Генрих отплыл в Англию.[677]
672
Ibid., p. 261;
676
677