раза замахнулась, опустила меч на меня,
подняла, потом вышла; спросила конюха: „готова
лошадь?" Тот ответил: „готова". Она села на
лошадь и уехала. А я сел на другую лошадь
и поехал следом за нею. Вдали под горою
я увидел свет. Гюль ехала на этот свет. Когда
подъехала ближе, я увидел на склоне горы
дом. Она перед домом слезла, лошадь
привязала во дворе, вошла в дом. Я тоже
привязал лошадь, подошел к окну; увидел сорок
разбойников сидят с Гюлью, беседуют. Главарь
разбойников сказал Гюли: „Чепель, почему так
поздно приехала?" Гюль ответила: „Он не
спал; я ждала, пока он заснет". Харами-Баши
сказал: „А почему ты его не убила?" Гюль
сказала: „Сама не знаю, почему не убила".
Я увидел, что из конюшни есть проход в
дом. Я вошел, увидел, привязаны сорок хорошо
выхоленных лошадей. С нескольких лошадей
я снял уздечки, они стали брыкаться. Харами-
Баши сказал товарищам: „пойдите кто-нибудь,
узнайте, почему лошади беспокойны?" Один
из них вошел в конюшню, я отрубил ему
голову. Лошади продолжали брыкаться. Раз-
бойники по одиночке приходили, и я их убивал.
Наконец пришел тридцать девятый, я и тому
отрубил голову. Затем я вошел в дом и
схватился с Харами-Баши. Я заметил, что Гюль
старается меня толкнуть под него. Собака тоже
была со мною. Она схватила Харами-Баши и
свалила его под меня. Я быстро зарезал
Харами-Баши и голову его положил в мешок.
Гюль сейчас же вышла, села на лошадь,
поехала, я взял мешок, сел на лошадь и поехал
за нею. Я очень любил дочь дяди, любовь
моя к ней не остывала. Сколько я ни
уговаривал ее, ни усовещивал, все было напрасно.
Наступило утро, я встал, сказал: „встань,
приготовь нам чай и завтрак!" Она прочла вирд,
обратила меня в охотничью собаку и сказала:
„иди, собачий сын!" Я стал собакой. Куда
бы я ни пошел, везде меня грызли собаки;
наконец, Мамед, я побежал и залез во двор
одного мясника. Помощник мясника бросил
мне кусок сырого мяса, я его понюхал, но
не стал есть. Тот сказал: „Какая это хорошая
собака. Я ее оставлю себе." Он взял меня с
собой, надел мне на шею ошейник и привязал
меня в угол комнаты. Он знал, что я не ем
сырого мяса. Все, что он варил для себя, он
и мне давал есть. Его помощник каждый день
приносил по золотому и клал в сундук,
лежащий над моей головой; я замечал, что он это
прячет от хозяина. Сорок дней я пробыл там;
каждый день я видел, как он приносил по
золотому и клал в сундучок. Через сорок дней
они поссорились. Поделили прибыль и самый
капитал. Он подошел ко мне, развязал, хотел
меня увести, я уперся ногой об пол и не
пошел; он хотел меня побить, я прыгнул и
опрокинул сундучок. Он понял, что я не хотел
итти. Он собрал золотые деньги и сказал
мяснику: „это я у тебя украл." Он взял меня
и золото, пошел домой. Он привязал меня в
угол и постелил мне тюфячок. Матери он
поручил хорошо смотреть за мной, так как я
хорошая собака, вот сколько ему пользы
принесла. Все, что они варили для себя, давали и
мне. А я про себя думал: „Как бы мне сделать,
чтобы они узнали о моей участи?"
Оказывается, эта женщина была чародейкой. Ее
дочь постоянно приносила мне мой обед. Как-
то . раз она поставила обед передо мною и
стала на меня внимательно смотреть. Она
сказала: „Эй, мама, он похож на Сумана!"
Смотря на меня, она спросила: „Ты —Суман?"
Я заплакал, она сказала: „Эй, мать! Ей-богу,
он —Суман. Я его спросила: ты —Суман?
Он заплакал". Мать подошла, посмотрела,
увидела, что я —Суман, и подумала: „А, это Гюль
с ним так поступила!" Женщина сказала:
„Хорошо, пусть придет сын". Сын пришел, мать
сказала: „Сын мой, это —Суман! Гюль с ним
так поступила!" Сын сказал: „Мать, если
только можешь, приведи его в прежний вид,
он нам много добра сделал!" Женщина тотчас
прочла вирд. Я обратился в прежнего Сумана.
Она меня научила пойти к Гюли, прочитать
стих и сказать: „Обернись тем-то!" —и она
тотчас же станет, чем я захочу.
Я пошел домой. Я ее так любил, что сердце
не позволило прочитать стих и обратить ее
во что-нибудь. Как только я вошел в комнату,.
Поль сказала: „уходи, ворона собачьего сына!"
Тотчас же я обратился в ворону. Все вороны
прилетели, стали меня клевать, кое-как я
добрался до той самой женщины, она сказала:
„Я тебя научила обратить ее во что-нибудь,
а ты этого не сделал. И я тебя не оберну в
прежний вид". Пятьдесят дней оставался я в
таком виде. Наконец юноша сказал: „Эй, мама,
ради бога, обрати его в прежний вид!"
Женщина прочла вирд, и я превратился в прежнего
человека. Она сказала: „Если на этот раз
не сделаешь, как я тебя научила, я больше
тебя не вылечу". Я пошел, вошел в дом, но
опять околдовать Гюль сердце не позволило.
Она же как увидела меня, тотчас сказала:
„Иди, осел, сын собаки!" Я стал ослом. Она
меня отдала вьючникам, они столько на мне
возили тяжестей, что вся моя спина
покрылась ранами. Я стал совсем негодным, вьюч-
ники бросили меня. Я пошел опять к той
женщине. Там, около дома я насся, там я и спал.
Сын и дочь разжалобили ее, уговорили
обратить меня в Сумана,— и я стал Суманом.
Некоторое время меня лечили, я поправился.
Женщина сказала: „На этот раз —пойди,
обязательно обрати ее во что-нибудь, иначе я
больше тебя не вылечу!" Я пошел, прочел
вирд, обратил ее в мула. Теперь смотри, вот
она и есть —тот мул, поэтому я ей сыплю
кости. А эта охотничья собака —та самая,
которая помогла мне убить Харами-Баши.
Видишь, эта собака предана и верна мне
больше, чем дочь моего дяди! Поэтому я о
ней так и забочусь. А это череп Харадой-„
Ваши, поэтому я бью его палкой. Вот это
мое горе, Мамед!
Мамед пообедал. Суман сказал: —Мамед,
теперь иди, я тебя убью! —Суман встал, закрыл
дверь, чтобы убить Мамеда. Мамед тотчас же
надел корону на голову. Суман перестал видеть
Мамеда, а Мамед видел Сумана. Суман запер
двери, пришел и сказал:
— Закрытые двери ловите! —И не слышит
шума.
Он опять сказал:
— Сложенные ковры ловите! —И не слышит
шума.
Он вынул меч и сказал, обращаясь к мулу: —
Чепель! Я сказал, эта тайна не должна выйти,
наружу, раз она вышла, то тебе не жить
на свете.—Он изрезал мула на мелкие куски-
Мамед забрал свои вещи и вышел во двор..
Он расстелил ковер и сказал: — Коврик, я
заклинаю тебя любовью пророка Соломона, будь
во дворе кузнеца! — Тотчас он увидел, что
находится во дворе кузнеца. И все, что Суман
ему рассказал, он сообщил кузнецу. Потом
он пошел в лавку седельщика, ему тоже
рассказал. Сев на ковер, он сказал: — Коврик,
ради любви пророка Соломона, будь у такого-
то портного в лавке! —И он очутился там
и сообщил все портному. Опять он сел на
коврик, сказал: —Коврик, ради любви пророка.
Соломона, будь во дворе того царя! —Он
явился туда, пошел к царю, поклонился и
сказал: —Эй, царь, позови народ, устрой
угощение! Перед всем народом я тебе расскажу,
пусть все слышат!
Царь приказал позвать народ, а юноша
сказал:—Никаких приготовлений для угощения
не надо, я вое сам устрою! —Весь народ
собрался. Мамед раскрыл перед ними скатерть.
Царь сказал: —Что тут есть, для чего ты
раскрыл скатерть? —Вдруг они слышат,