Она сказала, что я сам могу выбрать зал торжеств и дату и все такое, потому что ей самой совершенно все равно. Проблема вообще не в этом. И не в голландце, не имеет смысла к нему ревновать. Он наверняка давно скончался от передоза, или просто валяется пьяным где-нибудь на тротуаре в Амстердаме, или стал себе доктором наук, а это, кажется, еще хуже. Так или иначе, дело совершенно не в нем, а в том времени, когда она была в Момбасе. Три месяца человек сидит и смотрит на тебя, представляет себе поцелуй.
Твой человек
Когда Реут сказала, что хочет со мной разойтись, я был в шоке. Такси как раз остановилось у ее дома, она сошла на тротуар и сказала, что не хочет, чтобы я поднимался к ней, и говорить об этом она тоже совсем не хочет, и никогда больше не хочет обо мне слышать, никаких «с днем рождения» или «с Новым годом», а потом хлопнула дверью такси с такой силой, что водитель смачно выругался ей вслед. Меня на заднем сиденье парализовало. Если бы перед этим мы поссорились или что-нибудь в этом роде, я был бы, может, лучше подготовлен, но вечер прошел замечательно. Правда, фильм был не очень, но в остальном все было совершенно спокойно. И вдруг этот монолог, хлопанье дверью, трах! Все наши полгода вместе летят к черту. «Что делаем? – спросил водитель, глянув в зеркало. – Отвезти тебя домой? У тебя вообще есть дом? К родителям? К друзьям? В массажный кабинет на Аленой?[4] Ты хозяин, ты король». Я не знал, куда себя девать, я знал только, что это нечестно, после разрыва с Гилой я поклялся, что никому не дам приблизиться ко мне настолько, чтобы причинить мне боль, но появилась Реут, и все было так хорошо – я просто не заслужил такого обращения. «Прав, – пробормотал водитель. Он выключил мотор и откинул спинку сиденья. – Зачем ехать, если тут такое приятное место. Мне-то что, счетчик тикает». И тут по рации как раз передали этот адрес: «А-Гдуд А-Иври, девять, кто поблизости?» – а я уже слышал однажды этот адрес, и он прочно засел у меня в памяти, словно кто-то выцарапал его там гвоздем.
Когда я расстался с Гилой, все было точно так же, в такси, точнее – в такси, которое везло ее в аэропорт. Она сказала, что это конец, и действительно, больше я о ней не слышал. И тогда я тоже остался торчать на заднем сиденье. Тогдашний водитель много разговаривал, прямо без конца, но я не слышал ни слова. Но этот адрес, занудно несущийся из рации, я как раз помню прекрасно: «А-Гдуд А-Иври, девять, кто едет?» А сейчас – может, это чистое совпадение, но я велел водителю ехать, я должен был узнать, что там находится. Когда мы подъехали, от дома как раз отъезжало другое такси, и внутри, на заднем сиденье, я увидел тень маленькой головки, как у ребенка или даже младенца. Я заплатил водителю и вышел.
Это был частный дом. Я открыл калитку, прошел по тропе к двери и позвонил. Довольно глупый поступок, не знаю, что бы я делал, если бы мне кто-нибудь открыл, что бы я ему сказал. Мне нечего было там ловить, особенно в такой час. Но я так злился, что мне было совершенно все равно. Я позвонил еще раз, долгим звонком, а потом с силой постучал в дверь, как делал в армии, когда мы обыскивали один дом за другим, – но мне никто не открыл. У меня в голове мысли о Гиле и Реут начали путаться с мыслями о других разрывах, и все они слиплись в один ком. Этот дом, в котором мне не открывали, чем-то бесил меня. Я двинулся в обход, пытаясь найти окно, через которое можно было бы заглянуть внутрь. Но здесь не было окон, только стеклянная задняя дверь. Я попытался разглядеть что-нибудь сквозь нее – внутри было темно. Я вглядывался упорно, но моим глазам не удавалось привыкнуть к темноте. Казалось, чем больше я стараюсь, тем гуще становится темнота внутри. Это сводило меня с ума, просто сводило с ума. И вдруг я увидел себя как бы со стороны – вот я поднимаю камень, заворачиваю его в свитер и разбиваю стекло.
4
Улица в центре Тель-Авива, известная публичными домами, замаскированными под массажные кабинеты.