Уже за супом Ари рассказал мне про свадьбу с Нэсей, или, как он ее называет, с Насдак. Это прозвище он придумал, когда NASDAQ еще был на подъеме, и не отказался от него до сих пор. Я поздравил его и сказал, что рад. «Я тоже, – Ари развалился в кресле. – Чего нам еще хотеть от жизни, скажи мне, а? Я с Насдак, ты… временно один. Бутылка хорошего белого, кондиционер, море».
Через четверть часа появилась рыба, и палтус, посмею утверждать, был прекрасен. Говорящая рыба – молчала. «Так она не разговаривает, – процедил Ари. – Не разговаривает. Ох, ради бога, не начинай делать страшные глаза. Нет моих сил. – Увидев, что я продолжаю махать официантке, он прибавил: – Съешь кусочек! Невкусно – верни. Но хоть попробуй». Официантка подошла все с той же завораживающей улыбкой. «Рыба…» – сказал я ей. «Да?» – сказала она и вытянула и без того длинную шею. «Она не разговаривает». Официантка криво усмехнулась и поторопилась объяснить: «Это блюдо называется «говорящая рыба» для обозначения типа рыбы, в данном случае она принадлежит виду, который может разговаривать, но эта возможность еще не гарантирует, что он будет разговаривать в каждый конкретный момент». «Я не понимаю…» – начал я. «А что тут понимать? – снисходительно сказала официантка. – Это ресторан, а не караоке. Но если она невкусная – я буду рада ее заменить. Знаете что? Я буду рада заменить ее просто так». «Я не хочу, чтобы вы ее заменили, – продолжал я безнадежные препирательства, – я хочу, чтобы она разговаривала». «Все в порядке, – вмешался Ари. – Не надо ее заменять. Все прекрасно». Официантка выдала третью улыбку, неотличимую от первых двух, и убралась. А Ари сказал: «Друг, я женюсь. Сечешь? Женюсь на любви всей своей жизни. И на этот раз… – тут последовала двухсекундная пауза, – на этот раз все по-настоящему. Этот обед – праздничный обед, так поешь со мной, ты, морда. Безо всяких рыб и без нытья про эту страну. Просто порадуйся за меня, если ты мне друг, а?» «Я рад, – сказал я. – Честное слово». «Ну так ешь эту дурацкую рыбу», – взмолился он. «Нет, – сказал я и тут же поправил себя: – Еще нет». «Давай, давай, – настаивал Ари. – Давай, пока она не остыла, – или уж верни ее. Но вот этого не делай. А то на столе эта рыба, да еще и ты ни слова не говоришь…» «Она не стынет, – поправил я. – Это сырая рыба. И я не обязан молчать, я могу говорить…» «Ладно, – сказал Ари. – Не нужно, – и рассерженно вскочил из-за стола. – У меня все равно пропал аппетит». Он сунул руку за кошельком, но я его остановил. «Дай мне тебя угостить, – попросил я, не вставая. – В честь свадьбы, так или иначе». «Иди на хуй, – процедил Ари, но кошелек отпустил. – Что я тебе вообще объясняю про любовь, пидора кусок. Ладно бы пидора – им-по…» «Ари…» – попытался перебить я. «Уже сейчас, – он погрозил мне пальцем, – уже сейчас я знаю, что пожалею о своих словах. Но оттого, что я пожалею, это не перестает быть правдой». «Поздравляю еще раз», – я попытался улыбнуться ему непринужденной улыбкой нашей официантки, а он сделал какой-то жест, полуотмахнулся-полупопрощался и ушел. «Все в порядке?» – спросила официантка издалека короткой пантомимой. Я кивнул. «Счет?» – продолжила она знаками. Я покачал головой. Посмотрел на море сквозь стекло – немного грязное, но полное сил. Я посмотрел на рыбу – лежит на животе с закрытыми глазами, тело поднимается и опускается, как будто она дышит. Я не знал, можно ли курить за этим столиком, но все равно закурил послеобеденную сигарету. Я был не слишком голоден. Хорошо здесь, у моря, – жалко только, что стекло и кондиционер вместо бриза. Я мог бы просидеть так много часов, глядя на воду. «Вали отсюда, – прошептала рыба, не открывая глаз. – Хватай такси в аэропорт, садись на первый же рейс, и вперед – неважно куда». «Но я не могу вот так взять и уехать, – объяснил я медленно и разборчиво. – У меня тут есть обязательства, у меня бизнес». Рыба снова замолчала, и я тоже. Примерно через минуту она прибавила: «Оставь меня, оставь, у меня депрессия».
Рыбу не включили мне в счет. Вместо нее предложили десерт, а когда я не согласился, просто скостили сорок пять шекелей. «Я прошу прощения… – сказала официантка и тут же объяснила: – Что вам не понравилось. – И через секунду уточнила: – Рыба». «Нет-нет, – воспротивился я, набирая на мобильном номер такси. – Рыба превосходная. И вообще у вас тут очень приятное место».
Лошаденок
Это называется «Золотая палочка», и надо прочитать прилагающуюся инструкцию по использованию перед тем, как твоя девушка на него пописает. Потом варим кофе, берем печенье – типа, ничего не горит, – вместе смотрим клип на канале клипов, чморим певца, обнимаемся, вместе с певцом поем припев. И обратно к палочке. На палочке есть окошко. Когда в нем одна полоска, это значит – все в порядке, а когда две – круто, ты же всегда хотел стать папой.
Если честно, он ее любил. Взаправду, а не как, бывает, мямлят «конечно-я-тебя-люблю». Любил ее навеки, как в сказках, хоть-завтра-под-хупу, только вот вся эта история с ребенком дико его напрягала. Ей ситуация тоже давалась нелегко, но аборт ее пугал еще больше. И если они все равно знают, что хотят жить семьей, так просто получается, что лучше раньше, чем позже. «Тебя это все напрягает, – смеялась она, – ты вон весь потный». Он пытался отшутиться: «Тебе, сучке такой, это просто, матка-то у тебя. А я, ты ж знаешь, напрягаюсь, даже когда не с чего, – а уж сейчас, когда есть с чего…» «Я тоже боюсь», – она обвилась вокруг него. «Брось, – он обнял ее, – вот увидишь, все утрясется. Если будет сын, я буду учить его играть в баскетбол, а если дочка – знаешь, ей тоже баскетбол не повредит». Потом она немножко поплакала, а он ее поутешал, а потом она заснула, а он нет. Он чувствовал, как сзади, глубоко внутри, один за другим весенними цветами распускаются его геморрои.
Сначала, пока не было живота, он пробовал не думать об этом, и не то чтобы становилось легче, – но хоть было куда деться. Потом, когда уже стало немножко видно, он начал представлять себе, как ребенок сидит у нее в животе: маленький такой сучонок в деловом костюме. И правда, с чего бы ему не уродиться какой-нибудь пакостью, потому что дети – это как русская рулетка, никогда заранее не знаешь, что получишь. Однажды, на третьем месяце, он пошел в магазин за деталями для компьютера и увидел мерзкого ребенка в комбинезоне, который заставлял маму купить ему игру для приставки и внаглую угрожал, что сбросит свое жирненькое тельце с площадки второго этажа. «Прыгай! – крикнул он ребенку снизу. – Слабо тебе, а, вымогатель?» – и сразу смылся, чтобы истеричная мамаша не позвала охранников. В ту же ночь ему снился сон, как он сталкивает свою девушку с лестницы, чтобы она выкинула. Или это был не сон, просто мысль промелькнула, когда они пошли гулять, и он подумал, что это не дело, что он должен предпринять какие-нибудь шаги. Серьезные шаги, не на уровне разговора с мамой или с бабушкой; шаги, требующие как минимум зайти в гости к прабабушке.
Прабабушка была такая старая, что уже неловко было спрашивать, сколько ей лет, и уж если она что-нибудь ненавидела – так это гостей. Целый день она сидела дома и глотала сериал за сериалом, и даже если соглашалась кого-нибудь принять, то все равно отказывалась выключить телевизор. «Мне страшно, прабабушка, – плакал он у нее в гостиной, на диване. – Мне так страшно, ты себе не представляешь». «Почему?» – спросила прабабушка, пялясь на какого-то усатого Виктора, как раз сообщавшего завернутой в полотенце тетке, что на самом деле он ее отец. «Не знаю, – промямлил он, – я боюсь, что родится что-нибудь такое, чего я совсем не хотел». «Слушай внимательно, правнук, – сказала прабабушка, качая головой в такт музыке, сопровождающей титры. – Дождись ночью, когда она заснет, и ляг так, чтобы твоя голова прижималась к ее животу». Он покивал, хотя не совсем понял, о чем речь, но прабабушка объяснила: «Сон – это на самом деле сильное пожелание. Такое сильное, что его даже невозможно выразить словами. Зародыш, который в животе, – он сам ничего не соображает, поэтому все впитывает. Что тебе приснится – то и получится, проще некуда».