Через год с небольшим на церемонии вручения табелей Саси Золотницкий и Яиш Самара уже были выше его. Яиш, кроме того, стал новым парнем Яары, которая бросила Лиама из-за плохого запаха изо рта. Да и в целом общественный статус Лиама за этот год несколько пошатнулся. Сказать правду, дети его просто изводили, говорили, что его хронический кашель действует им на нервы, а кроме того, он стал хуже учиться и хуже играть в баскетбол. Только Шири все еще была готова с ним общаться – сначала он понравился ей из-за сэндвичей, а потом из-за характера и многого другого, и они проводили вместе долгие часы, разговаривая о таких вещах, о каких он никогда не говорил с Яарой.
Родители Лиама остановились на росте в пятнадцать сантиметров, и когда врач это подтвердил, Лиам даже попытался бросить курить, но не смог. Он ходил к специалисту по иглоукалыванию и к одному гипнотизеру, и оба сказали, что проблема у него в основном с избалованностью и слабым характером, но Шири, которой как раз нравился запах сигарет, утешила его и сказала, что это совершенно не имеет значения.
По субботам Лиам сажал родителей в карман рубашки и ехал с ними кататься на велосипеде. Он ехал достаточно медленно, чтобы толстенький Зайде успевал бежать за ними следом, а когда родители в кармане начинали ссориться или просто надоедали друг другу, он переносил одного из них в другой карман. Однажды к ним даже присоединилась Шири, они доехали до Национального парка и устроили там настоящий пикник. А по дороге домой, когда они остановились полюбоваться закатом, папа Лиама громко прошептал ему из кармана: «Поцелуй ее, поцелуй ее!» – и это было немножко стыдно. Лиам сразу попытался сменить тему и заговорил с Шири о солнце – какое оно горячее и большое и все такое прочее, пока не спустился вечер и его родители не уснули глубоко-глубоко в карманах. А когда у него закончились все истории про солнце и они уже почти дошли до самого дома Шири, он рассказал ей про луну и про звезды и про их влияние друг на друга, а когда закончились и эти истории, он закашлялся и умолк. И Шири сказала: «Поцелуй меня», – и он ее поцеловал. «Молодец, сын!» – услышал он папин шепот из глубин кармана и понял, что его чувствительная мама толкает папу в бок и плачет тихими слезами радости.
Грязь
Представим себе, что я умер или, скажем, открываю первую прачечную самообслуживания на всю страну. Я снимаю маленькое, чуть обшарпанное здание в южной части города и крашу все в голубой цвет. Сначала там только четыре машины и специальный автомат, продающий жетоны. Потом я докупаю телевизор и даже игральный автомат, пинбол. Или я лежу на полу собственной ванной комнаты с пулей в черепе. Меня находит папа. Сперва он не обращает внимания на кровь. Он думает, я вздремнул или играю с ним в одну из моих идиотских игр. Только дотронувшись до моего виска и почувствовав, как горячая липкая жидкость течет по пальцам к запястью, он понимает: что-то не так. Люди, которые приходят стирать в прачечную самообслуживания, – одинокие люди. Чтобы это понять, большого ума не надо. Вот я не большого ума – и понял. Поэтому я все время пытаюсь создать в прачечной обстановку, притупляющую чувство одиночества. Много телевизоров. Машины, которые благодарят тебя человеческим голосом за покупку жетона, постеры с многолюдными демонстрациями на стене. Столы для складывания одежды устроены так, что одним столом приходится пользоваться многим людям сразу. Это у меня не ради экономии, это нарочно. Многие пары познакомились у меня благодаря этим столам. У людей, которые были одиноки, теперь есть кто-то, а может, и не один, кто по ночам засыпает рядом с ними, толкает их во сне. Первое, что делает мой папа – моет руки. Только потом он вызывает «скорую». Это мытье рук дорого ему обойдется. До самой смерти он не простит себя за это мытье рук и будет стыдиться рассказать о нем кому бы то ни было. О том, как его сын агонизирует у его ног, а ему, вместо страха, или горя, или жалости, или хоть чего-нибудь в этом роде, удается почувствовать только отвращение. Эта прачечная превратится в целую сеть. Сеть, приносящую основные доходы в Тель-Авиве, но преуспевающую и на периферии. Логика успеха проста: везде, где существуют одинокие люди и грязное белье, у меня будут клиенты. Когда мама умрет, даже мой папа придет стирать в одно из таких отделений Он никогда не найдет себе там пару или даже друга, но шанс на это будет каждый раз подталкивать его, давать ему маленький кусочек надежды.
Дапочка
Первые подозрения возникли у него из-за запаха. Не то чтобы от нее вдруг стало пахнуть другим мужчиной, каким-нибудь густым мужским лосьоном или волосатым потом. Просто ее собственный запах, всегда такой нежный, почти неощутимый, вдруг стал головокружительно сильным. А кроме того, она время от времени исчезала, ненадолго, на четверть часа, чуть больше, а потом возвращалась как ни в чем не бывало. Дошло до того, что однажды, во время «Мабата», [8]она попросила его разменять ей сто шекелей. Полный подозрений, он медленно потянулся за кошельком, выудил из него две бумажки по пятьдесят. «Спасибо», – сказала она и легонько поцеловала его в щеку. «Пожалуйста, – сказал он, – но скажи мне, зачем тебе ее разменивать, вдруг, посреди ночи?» «Просто так, – улыбнулась она. – Правда, нет никакой причины, захотелось, и все», – и исчезла на кухонной веранде.
Они не стали меньше трахаться – а это, говорят, верный способ выяснить, есть ли у нее кто-то еще, – а когда трахались, делали это с прежней страстью. Она не начала просить у него больше денег – второй признак того, что дело дрянь, – наоборот, стала экономнее. Что же до разговоров между ними, то они и раньше не слишком много беседовали, так что и здесь, собственно, не было повода для подозрений. Но он все равно знал, что существует нечто – тайна, покрытая мраком, таким мраком, что у нее появилась темная кайма под ногтями, как в фильмах, где в конце выясняется, что твоя женщина – проститутка, или агент Мосада, или что-нибудь в этом роде.
Он мог выследить ее, но предпочел ждать. Наверное, слишком боялся того, что мог обнаружить. Пока в один прекрасный день мигрень не заставила его вернуться с работы в середине дня, припарковать машину прямо у въезда во двор и увидеть, как рядом с ним останавливается серебряная «мицубиси» с наклейкой партии «Центр» и принимается бибикать: «Ну же, подвинь машину, ты что, не видишь, что перекрыл мне въезд?» Честно говоря, ему особо нечего было перекрывать на въезде в собственный дом, но рефлекторно он слегка подвинулся и дал «мицубиси» проехать. Выйдя из машины, он подумал, что хоть голова и раскалывается, а все-таки хорошо бы проверить, зачем этот центровик явился к нему во двор. Он успел сделать всего несколько шагов, как вдруг увидел ее, посреди запущенного двора, как раз там, где когда-то обещал ей посадить шелковичное дерево: на ней был грязный синий комбинезон, и она склонялась над «мицубиси», держа в руках черный шланг. Он поднял глаза и увидел, что шланг ведет к бензоколонке. Рядом с бензоколонкой стоял воздушный насос, а между ними – маленькая будка с табличкой. А на табличке было написано крупным детским почерком: «ДЕШЕВЫЙ БЕНЗИН». «Полный, полный! – услышал он крики водителя. – Заливай ей в глотку, пока не задохнется!» С минуту он пялился на нее. Она его не видела, потому что стояла к нему спиной, а когда колонка дзынькнула в знак того, что бак полон, он встряхнулся, как от дурного сна, вернулся в машину и поехал обратно на работу как ни в чем не бывало.
Он ничего не сказал ей, хотя его не раз подмывало. Он только молчал и ждал, что она сама расскажет ему обо всем. Вдруг возникла единая картина: запах, грязь, ее краткие исчезновения. Он не мог понять только одного: почему она не поделилась с ним. Чем больше объяснений он пытался придумать, тем сильнее ощущал, как нарастает обида. Обидно же, когда любимый человек открывает собственное дело у тебя за спиной. И никакие объяснения, никакая психология не помогает. Ничего не поделаешь, это просто ранит, и все. Когда в следующий раз она спросила, есть ли у него разменять, он сказал, что нет, хоть кошелек и лопался от двадцаток и полтинников. «Прости, пожалуйста, – сказал он с деланным сочувствием. – Зачем, ты говоришь, тебе нужно разменять?» «Просто так, – улыбнулась она. – Не знаю, вдруг приспичило». А потом снова исчезла на веранде. Сучка.