Но радоваться было нечему. Откомандированный в Ажен советник Большого королевского совета Николя Бойе сразу солидаризировался с позицией Бордосского парламента. Впрочем, когда появились солдаты, подавлять уже было нечего. Восстание угасло, исчерпав резервы горения.
В ходе работы следственной комиссии, преобразованной затем в чрезвычайный трибунал, число обвиняемых выросло до 124 человек. Помимо заводил смуты Клерге и Байонне (Броссе удалось скрыться) и руководителей легальной оппозиции, к ответственности привлекали и людей вполне случайных, просто потому, что кто-то из свидетелей запомнил именно их. Стереотипные вопросы следствия касались участия в главных сходках, сбора денег на нужды коммуны, вооруженное патрулирование. Виновным инкриминировался «шумный мятеж с узурпацией и использованием прав магистрата», насилие над консулами, аресты должностных лиц, ночные шествия, призывы к расправе, круговая порука, битье в набат.
Наиболее серьезные наказания понесли Клерге и Ле Байонне, виновные в арестах «пленников коммуны» утром 3 июля. Их приговорили к публичному покаянию в ратуше и перед собором (то есть на месте преступления), к бичеванию на перекрестках, к штрафу в 25 ливров и изгнанию из пределов королевства. К покаянию и бичеванию и изгнанию были приговорены пятеро «скверных парней» из числа земледельцев и подмастерьев, которые были особенно активны 3 июля. Судовщик Антуан Шарль (который вечером 2 июля шел со шпагой во главе шествия коммуны) уплатил крупный штраф в 150 ливров. Некоторых приговорили к изгнанию из пределов сенешальства на пять лет с уплатой штрафов и поражением в правах (оппозиционные нотариусы объявлялись пожизненно неизбираемыми на консульские должности). 71 горожанин отделался только штрафами, чья величина соотносилась не только со степенью вины, но и с материальными возможностями подсудимых — ведь городу нужно было покрыть огромные судебные издержки.
Приговор был сравнительно мягким, поскольку человеческих жертв и погромов удалось избежать. Судили не коммуну, а восстание — руководители коммуны отделались легкими наказаниями.
Однако на этом дело не кончилось. В мае 1515 г. выяснилось, что все изгнанники вернулись и спокойно разгуливают по городу. Сам факт возвращения «навечно изгнанных» был делом вполне обычным для правосудия того времени, но вот то, что они вновь произносят угрозы, обеспокоило власти. Лейтенант губернаторского конного отряда распорядился схватить рецидивистов, но большая часть из них успели скрыться. На сей раз арестованных держали в загородном замке. Среди них оказались Клерге, Ле Байонне, дель Гаррик, Любэ и Десанти по прозвищу Ле Трипье — «Требуха». Мотивы возвращения осужденных были весьма показательны.
Клерге показал, что в момент оглашения приговора он находился в местечке Сериньяк, что в одном лье от Ажена. А по судебным документам выходило, что он был арестован на время ведения следствия и подвергся публичному покаянию и бичеванию. Затем он перебрался за 4 лье — в Нерак и там работал на виноградниках, но нужда заставила его вернуться: «Я старый человек и не могу добывать кусок хлеба в другом месте, кроме Ажена… В Нераке все дорого — коровы там стоят столько, сколько у нас быки». К тому же ходили слухи об амнистии.
Любэ и Ле Байонне также объяснили свое возвращение дороговизной (последнему надо было кормить жену и шестилетнего ребенка) и надеялись на помилование по случаю воцарения нового короля и примирения его с папой Римским. Бернар дель Гаррик вообще продолжал жить в пригороде и как прежде ходил в Ажен, вовсе не считая себя изгнанным. Десанта покинул Ажен лишь после прямого приказа судьи, а затем жил в Бордо где, как и прежде, кормился поденной работой, а потом вернулся, прослышав про амнистию.
Чем закончился этот судебный процесс — неясно. Сохранился лишь черновик протокола поименного голосования асессоров. Клерге и Ле Байонне грозила смертная казнь, остальным — пожизненное изгнание. Но утвердил ли губернатор это решение, мы не знаем.