С Энрике мы познакомились тремя годами раньше на мединститутской вечеринке, где праздновали не то сдачу экзамена по анатомии, не то отмену оного в связи с болезнью профессора. Пиво в пластмассовых стаканчиках, водка Sky в грушевидных ретортах. Устав от галдежа, я вышел подышать свежим воздухом. Он сидел на крыльце и играл на губной гармошке.
— Привет. Я Энрике. Ты играешь на чем-нибудь?
Я ответил, что могу взять три дворовых аккорда на гитаре.
— Вот и отлично. Тащи гитару, будем музицировать вместе.
Я принес, Энрике взял инструмент в руки («Можно я настрою?»), и тут выяснилось, что передо мной профессионал.
— Ну что, поиграем вместе? — спросил он, возвращая мне настроенную гитару.
— Нет уж, давай ты будешь играть, а я буду слушать.
Так началась моя дружба с техасско-мексиканским самородком. В течение четырех лет мы вместе грызли аспирантский гранит науки, работали в одной и той же лаборатории (я по пять раз на дню обращался к нему за советом по части тонкослойной хроматографии). Были соседями по общежитию. Виртуозный музыкант, первостатейный ученый, человек исключительной порядочности, обаятельный, остроумный, интеллигентный — таков Энрике. Горжусь знакомством и тем, что это я когда-то привел его к нам в лабораторию. Впрочем, долго уговаривать его тогда не пришлось. Так же как и теперь, с поездкой в Иркутск: я предложил — он согласился.
— Слушай, Энрике, у нас тут обнаружились коллеги в Сибири. Изучают аденилатциклазу в картошке. Зовут к себе. Поедешь со мной на Байкал? Там красота, «taiga woods».
— Да? А я-то думал, что Тайгер Вудс живет в Калифорнии…
— Нет, я серьезно.
— И я серьезно: Байкал так Байкал. Если ты говоришь, что это круто, почему бы и не съездить? Поехали.
И я бросился планировать путешествие. Если уж ехать, так с размахом: Байкал, Бурятия, Якутия. Признаться, сам я об этих местах знал не намного больше, чем мой техасский попутчик. Но Энрике доверял мне безоговорочно, и это окрыляло. Если с другом вышел в путь…
2
И вот мы летим из Москвы в Иркутск на той самой «Тушке», о которой Энрике, удосужившийся наконец навести кое-какие справки, прочел пугающую заметку: дескать, конструкция старая, ненадежная; то потолочная панель обвалится, то еще что. Так пишут на веб-сайте Tripadvisor, и Энрике, внявший их предостережениям, в последнюю минуту начинает мандражировать. Я отвергаю все кривотолки, приводя в доказательство неоспоримый довод: если самолет, собранный столько лет назад, все еще способен подняться в воздух, значит, конструкция — надежней всех современных. На таком самолете летал мой дед, долетим и мы, бояться нечего. Но Энрике читает дальше: оказывается, в Иркутском аэропорту слишком короткая взлетно-посадочная полоса, и там каждые пару лет, если не чаще, случаются аварии. Я знал об этом? Знал? Если бы я предупредил его вовремя, он бы десять раз подумал, прежде чем подписываться на такую авантюру. Я увожу разговор в сторону; говорю, что неплохо было бы пропустить по сто грамм для успокоения души и нервов. Но тут — загвоздка: ведь Энрике у нас не пьет. Вообще не употребляет спиртного. В Нью-Йорке эта его особенность воспринималась как данность: не пьет и не пьет. Но сейчас, безуспешно пытаясь уклониться от несвоевременных расспросов («А ты уверен, что нас там встретят? А что, если нет?»), я со всей ясностью понимаю, что в Сибири трезвеннику Энрике будет нелегко. «Мне кажется, на время нашего путешествия тебе стоило бы поступиться своими принципами в отношении алкоголя. Без выпивки ты там просто рехнешься». Энрике разочарованно качает головой, отворачивается к иллюминатору. Мы в пути уже почти сутки, надо хоть немножко поспать. Спокойной ночи, Алекс. Спокойной ночи, утро вечера му… Но заснуть мне так и не удалось.