Напоследок мы побывали в Музее вечной мерзлоты и Музее мамонта. Нюргун сказал, что без посещения этих двух музеев мы просто не имеем права уезжать из Якутска.
— Кстати, вы знаете, у нас тут собираются открывать такой ресторан, там будут мясом мамонта кормить! Я не вру, его в леднике нашли, разморозили и теперь шашлыки из него жарить будут. В вечной мерзлоте-то мясо не портится.
Пройдет пятнадцать лет, и в новостях замелькают сенсационные заголовки: «В Австралии изобрели способ выращивать в пробирке мясо из клеток давно вымершего мамонта», «Бельгийская компания использует ДНК из окаменелостей мамонта возрастом 1,2 миллиона лет для создания нового пищевого продукта». Стало быть, пророчество Нюргуна сбывается. Скоро самое древнее блюдо сибирской кухни будет продаваться в любом «Макдоналдсе». Спецпредложение: Мак-Мамонт с сыром. Но я, пожалуй, предпочту рыбу хариус.
3. Финно-угорская кухня
Солнечный Ижевск приветствует московских и иностранных гостей литературного фестиваля. Данный фестиваль — самый крупный в регионе, и важно знать (фраза, которая обычно означает, что знать сообщаемую информацию совершенно неважно), что посвящен он не только русскому, но и удмуртскому литературному наследию. Велико ли то наследие, нам неизвестно. Финно-угорская культура и язык Удмуртии — плотно закрытый мир, причем закрытый, кажется, даже для многих удмуртов. В разных уголках света красочность традиционной культуры (песни-пляски-наряды-угощение) воскрешается исключительно в угоду туристам. Может, и удмуртская литература, написанная по-удмуртски, тоже существует понарошку? Не хочется в такое верить. Хочется верить, что все это настоящее и есть герметичный живой мир, для которого родная речь — финно-угорский язык, занесенный в Красную книгу языков.
Фестивальные дни проходят в чопорных чтениях, а ночи — в алкогольных бдениях. Поэт М., высокий и грузный, читает вкрадчиво, слегка запинаясь. После моего выступления подходит и так же вкрадчиво говорит: «Хорошие стихи, но есть небольшая проблема с рифмами». Вечером он уже без вкрадчивости, уже не запинаясь, а заплетаясь, сообщает, что приедет ко мне в Америку погостить: «Но только я… не с женой приеду, а с… любовницей! Возражения есть?» Обнимает меня и шепчет на ухо: «Какой ты классный!» Поэтесса Д. отводит меня в сторонку, чтобы поговорить по существу, то есть о стихах. «Вот скажи, для тебя стихи важнее всего на свете?» Не знаю, как отвечать на такой вопрос. Важнее всего для меня здоровье близких. И, поскольку я врач, здоровье моих пациентов. А стихи тоже важны, но по-другому. «Да? А вот для меня поэзия — на первом месте, — запальчиво заявляет Д. — Я все поставила на эту карту. Для меня это настолько важно!» Произносит это даже с некоторой назидательностью. Вот, мол, как надо. А если для тебя поэзия не über alles, значит, и делать тебе тут нечего. Но, разумеется, она такого не проговаривает, потому что мы дружим. С момента нашего прибытия сюда прошло всего полтора дня, но Д. уже успела написать целый «удмуртский цикл». Выступая в библиотеке, предваряет читку этого цикла словами: «У вас я чувствую себя не в гостях. Чувствую, что я дома, это — мое. Потому что Удмуртия — это Россия, это часть нашей великой культуры, истории. И все мы — немножко удмурты». Надо сказать, я тоже испытываю здесь чувство смутного узнавания: эти блочные дома и улицы в демисезонной слякоти — давно забытое, напоминающее о детстве. Да, пожалуй, я тоже чувствую, что я дома, но совсем по-другому, чем это чувствует Д. Скорее это похоже на то ощущение, которое я испытываю, когда навещаю родителей в Олбани. Дом, в котором они живут, был куплен после того, как я поступил в университет и стал жить отдельно. Но в этом доме все равно есть «детская» — моя комната, в которой я никогда не жил. Я останавливаюсь там всякий раз, когда приезжаю, и никак не могу привыкнуть к этой моей-не моей комнате. Она — моя и в то же время дальше от меня, чем если бы была чужой.
Г., литератор и экскурсовод в одном лице, рассказывает об уникальных явлениях удмуртской культуры: «Начнем с того, что Удмуртия — родина пельменей. Тут даже памятник есть в виде пельменя, наколотого на вилку…» Пельнянь — хлебное ушко. Уже этого одного достаточно, чтобы прославить местную кухню. А ведь есть еще и шунянь (пироги с калиной и солодом), гурнянь (пироги с брюквой) и так далее. Все это нам, гостям, предстоит попробовать. Но не нянем единым. Ведь Удмуртия — это еще (важно знать!) родина Петра Ильича Чайковского и автомата Калашникова. Стало быть, в программе стоит обязательное посещение Оружейного музея в Ижевске и дома-музея великого композитора в Воткинске. Причем последнее — не просто посещение, а театрализованная экскурсия. Перед нами — восьмилетний Петя Чайковский, занимающийся с гувернанткой, пока в соседней комнате отец будущего композитора, инженер-генерал-майор Илья Петрович Чайковский, при полном параде (китель, эполеты) склонился над книгой доходов и расходов. Незавидный, казалось бы, ангажемент для актера, но играют с отдачей. Как и те, что изображают каторжан на Сибирском тракте (другая театрализованная экскурсия — в музей «Этапный пункт» в Бакчеево; можно примерить кандалы и поесть арестантской каши). Создается впечатление, что страсть к реконструкциям — это local special.