Это в районе Подкаменной Тунгуски за Кежмой, если не ошибаюсь? — неизвестно почему обрадовался нарком.
Профессор удивленно поглядел на него:
Вам, кажется, известны эти места?
Слишком знакомы, профессор, слишком, — улыбался нарком.
Профессор догадался и с искренним уважением сказал:
Каторга?
Вы угадали. О, профессор, это прекрасные и страшные места — советские джунгли. А вот интересно, вы уверены, что найдете что-то?
Будем надеяться, что найдем… — осторожно ответил Горский.
Нарком вдруг откинулся на спинку кресла и засмеялся молодо, по-мальчишески.
Вы поверите, задор берет, — хочется поехать посмотреть. А что, если с вами поехать? А? Что вы на это скажете? А?
И профессор Горский, который умел владеть собой, как заправский актер (привычка лектора), очарованный простотой и радушием, растерянно и сбивчиво пробормотал:
Что же, прошу… конечно, рад… очень…
Нарком прищурился и почесал рукой макушку.
Хорошее дело — помечтать. Ну, ничего. (У наркома погасли в зрачках искры). Весной думаете идти? Вы были там? О, это хорошо! А вот интересно — пожалуй, колоссальная штукенция? А? Примерно?
О, это совсем другое дело. Может ли быть для профессора разговор занимательней, чем об аэролите? И ученый, полный гордости, важно промолвил:
Это грандиозный аэролит, первый в мире по размеру. В нем около полсотни миллионов тонн.
Нарком удивленно посмотрел на профессора и восторженно повторил:
Полсотни миллионов тонн?! Ну, профессор, если выйдет по-вашему, и окажется, что аэролит ваш состоит исключительно из железной руды, нам придется там целый завод металлургический строить! — И нарком весело пошутил: — Непредусмотренный вклад в индустрию нашей страны. Ну что же, — удачи вам! Восемь тысяч не жалко, но (нарком хитро улыбнулся) сообщите Академии, что это аванс в счет будущей дотации. Идет?
Профессору Горскому не верилось, что настал конец заботам и беготне. Он встал и почтительно поклонился, прощаясь с худеньким, озабоченным человеком.
Нарком пожал руку:
Желаю успеха. Всего наилучшего. Знайте, у вас появился союзник, который будет внимательно следить за вашей работой.
Нарком проводил Горского до дверей и вдруг, крепко пожимая ему руку, улыбаясь, пожелал успеха:
Удачи вам!
Профессор вышел из наркомата и долго шел по улице, спокойный, счастливо улыбаясь — сегодня ему выпал тот удивительный день, когда человек полно и радостно ощущает смысл и наслаждение жизни.
* * *
Марич не ошибся — на пороге стояла Гина. Мгновение оба стояли неподвижно, ошеломленные неожиданной встречей.
Наконец Марич, как слепой, пошел навстречу. Гина первой нарушила тяжкое молчание. Подала руку и, напряженно заглядывая ему в глаза, почти шепотом спросила:
Не узнали?
Да, — сказал глухо Марич, — не узнал.
С минуту держал ее маленькую безвольную ручку в мягкой перчатке, не зная, что дальше с ней делать. Потом неожиданно и неуклюже разнял свои крепкие пальцы.
Подвинул кресло:
Прошу.
Сели и снова молча жадно смотрели друг на друга, вбирая глазами перемены, случившиеся за время долгой разлуки.
Восемь лет сделали свое дело. Напротив Марича сидела красивая женщина в дорогом, отделанном соболями, манто, в мягкой небольшой красной беретке, и эта женщина ничуть не походила на маленькую кудрявую курсисточку в скромной блузке, в темной шерстяной юбке.
И только холеное лицо, розовое и прозрачное, четкие очертания страстных губ и карие лучистые глаза немного напоминали о былой, любимой и дорогой Гине.
И от этого чувства у Марича защемило сердце томительной знакомой болью — и женщина, что вначале показалась чужой, стала близкой и родной, стала той, по которой он страдал долгие годы, которую не забывал в боях, в работе, каждый день.
Стараясь скрыть растерянность, Марич с притворной холодностью улыбнулся Гине и удивленно произнес:
Необычная встреча! Ну, я уж и не ждал. Однако мне непонятно, как вы узнали, что я здесь?
Марич сделал ошибку и проиграл ход. Гина инстинктивно, женским чутьем ощутила фальшь и с обидой глянула на Марича.
«Ах, вы так? Что же, прошу», — говорил ее взгляд.
Марич забыл, что говорит не с худенькой курсисткой- идеалисткой худшего пошиба, в запале он позабыл, что перед ним лучшая мюзик-холловская певица — гордость Нью- Йорка, которая умеет петь веселые жанровые песенки о Китти и Джоне, даже когда хочется плакать.
Гина лучше Марича владела лицом, нежная страсть, сиявшая в ее глазах, внезапно погасла. Тренированное лицо приняло выражение безупречно сработанного удивления, а губы тронула вежливая холодная улыбка.