В детстве старушка-няня рассказывала ужасную историю о том, как в одном селе живую женщину положили в гроб и закопали. И страшно было представить состояние и чувства заживо похороненного человека. Тогда ей вспомнился рассказ няни. Видение гроба встало перед глазами. Где выход? Где конец? Нет конца! Нет спасения! Хотелось дико вскрикнуть и броситься из хижины сломя голову в тайгу, в метель. И вскрикнула бы, и выбежала, если бы стук в дверь не отрезвил и не привел в чувство.
В дом просились заблудившиеся исследователи с соседних приисков.
Так Гина Марич повстречалась с инженером Эрге, работавшим на приисках американского концессионера Лайстерда.
И Марич глубоко заблуждался, когда не мог разгадать странное поведение своей жены и считал, что разгадке оно не поддается. Он забывал, что их породили разные классы.
Период между бракосочетанием с Эрге и эмиграцией в Нью-Йорк остался в памяти Гины туманным, неопределенным воспоминанием — дни мчались так напряженно, и так кинематографически, напористо на протяжении короткого времени сменялись события, что ей трудно было уловить, осмыслить сознательно все общественные изменения и процессы, произошедшие в Сибири.
Лайстерд не хотел расставаться с Эрге и звал его к себе, в Америку. Эрге не согласился покинуть предприятие, считая, что революционные вихри скоро утихнут. Отправив в Америку совершенно растерянную Гину, он остался в Сибири.
Возвратился Эрге в Америку не скоро (все были уверены, что его нет уже на свете), целых три года спустя, когда остатки банд и генеральских армий были разгромлены и рассеяны регулярными частями Красной Армии. Что делал Эрге все это время — неизвестно. Он лишь привез Лайстерду подтверждение, что его концессии и имущество национализированы и вернуть их — пустая надежда.
За время разлуки много перемен в жизни испытала и Гина — Эрге застал ее уже выдающейся певицей. Такой блестящей карьере способствовали чистый и хорошо поставленный голос (Гина еще в Петербурге брала уроки у знаменитого профессора), упорный труд и деньги мистера Лайстерда. Пресса на удивление благосклонно (деньги, как известно, творят чудеса) встретила выступления Регины Марич, по большей части пересказывая ее автобиографию — в чем-то правдивую, немного вымышленную; газеты часто помещали ее портреты, и Гина за каких-то три года стала примой самых известных и аристократических мюзик-холлов Нью-Йорка.
Встреча с Эрге была холодной, но приличной, и они, сами того не замечая, вновь стали супругами. Основной причиной, державшей их вместе, была дорогая кровать красного тяжелого дерева.
…Лента воспоминаний прервалась на сегодняшних днях. Гина лежала неподвижно, без мыслей. Вскоре почувствовала, как тягостная тоска легла на грудь и сжала все тело тяжкими объятиями.
Из глубокой темноты вынырнул образ неуклюжего человека с серыми хорошими глазами и тихо приблизился к кровати. Гина свела руки и заложила их за голову, и нежно, шепотом сказала в темноту:
— Милый, хороший.
Из глаз по щекам поползли два горячих ручейка, и грудь судорожно колыхнулась.
Где-то за дверью послышались шаги — узнала Эрге. Мигом вскочила с кровати и на цыпочках пошла к двери, заперла, вернулась к кровати и стала напряженно ждать знакомого стука в дверь.
Шаги прозвучали совсем рядом с дверью, но после затихли вдалеке, — догадалась, что Эрге свернул к себе в кабинет.
Эрге механически зажег свет, пододвинул ближе к столу удобное кресло и беспомощно застыл. В черных блестящих зрачках упорно билась назойливая мысль:
«Не может быть — черт побери — с ума сойти можно». Протянул руку к пузатому глобусу — повертел вокруг оси и остановил взгляд на Сибири. Глаза встретили знакомые названия — Вилюйск, Бодайбо, Алдан, Лена, Подкаменная Тунгуска, Якутск…
Черные застывшие зрачки блеснули вдруг задорным огоньком.
— Неужели правда? — пробормотал про себя с какой-то взволнованной и одновременно будоражащей тревогой.