Задумавшись, Женя чуть было не споткнулся о тело лежавшего посреди коридора полицейского, и резко остановился. Сзади тихо выругался Герман. Зрелище и правда было не для слабонервных. С этим беднягой обошлись и вовсе страшно, будто это и не человек был вовсе, а лишь легкая добыча для стаи разъяренных волков.
Агент, присев перед трупом на корточки, стал бегло ощупывать его карманы, и не найдя ничего интересного, присмотревшись к ногам полицейского, начал стаскивать с него ботинки, что вызвало в Евгении необъяснимый гнев:
– Какого черта ты делаешь?
– Чем стоять истуканом, лучше бы помог. Снимай с него куртку.
– Зачем?!
Герман бросил на него злой взгляд:
– Затем, что мы с тобой, салага, кажется, решили выжить. А с голым торсом по поверхности ты долго не проходишь. Зима, знаешь ли, на улице. Так что отбрось свою внутреннюю лирику, и займись делом! Увидишь жмурика с размером ноги подходящим под твой – и тебе ботиночки подберем… Ну? Так и будешь стоять истуканом? Одевайся!
Евгений машинально на лету поймал брошенную ему куртку с оторванными уже с нее опознавательными знаками, и отстраненно стал натягивать на себя. Всё сказанное Германом звучало настолько буднично и равнодушно, что Женя никак не мог отделаться от чувства, что пребывает в каком-то жутком дурном сне.
Пробегавший мимо заключенный, бросив заинтересованный взгляд на Германа, завязывающего шнурки на ботинках, сделал было шаг к нему, но агент, рыкнув: «Моё, убью!», бросил на него такой взгляд, что тот благоразумно поспешил скорее убраться.
Больше на пути им никто не встречался. По крайней мере, из живых. А вот мертвых было много, и это пугало. Евгению не становилось дурно от вида трупов, в жизни всякого навидался, и убивать тоже приходилось. Страшными ему казались не сами мертвые, а то, какой смертью они умерли, и что обезумевшие, вырвавшиеся на свободу пленники сделали с их телами.
– Герман, – прошептал Женя, осененный внезапной мыслью, от которой по его спине пошли мурашки, – там же дети…
На лице агента не дрогнул ни один мускул, оно походило на застывшую маску, даже взгляд казался отрешенным, ледяным, замороженным. Лишь секундная заминка в заданном им быстром ритме ходьбы, дала понять Евгению, что этот человек тоже способен на чувства.
Миновав несколько лестниц, они добрались, наконец, до главной, ведущей на нижний уровень, и Женя с надеждой уставился на замок, который без нужного допуска открыть было невозможно, но и он оказался взломан.
Значит, и туда уже добрались…
Герман осторожно потянул дверь на себя, стараясь встать так, чтобы в случае внезапной атаки иметь возможность среагировать. Женя, напрягшись, врос в стену с противоположной стороны. Снизу слышались какие-то вскрики и шорохи, что-то тяжелое и плотное с шумом стукнулось об пол, по звуку это было похоже на падение тела. Раздавшийся визг и последовавший за ним отчаянный детский плач перекрыли грубые мужские голоса, но тут же раздались выстрелы, заставившие детей замолчать.
Это стало последней каплей.
Им даже не нужно было переглядываться, чтобы скоординировать свои действия. Сейчас у обоих сработал ИНСТИНКТ.
Бесшумно, один за другим съехав по перилам лестницы, внизу они разделились. Каждый занял свою позицию, но лишь для того, чтобы осмотреться, и молча распределить между собой роли, не потратив на эти действия и нескольких секунд.
Со своего места Жене были видны затылки двоих головорезов, узнав которых он хищно оскалился: это та самая парочка чернокожих, прошлой ночью проводивших над ним расправу. Ну, здравствуйте, мальчики! Пообщаемся на равных? Парой скупых жестов он дал понять Герману, что эти двое – его. Тот понимающе кивнул, так же обозначив, что берет на себя оставшихся троих, один из которых держал на прицеле испуганных забившихся в угол детей, прикрикивая, чтобы те не орали.