Иония смотрит на них.
— Вы сможете ответить на один странный вопрос?
— Легко.
— У меня намечается вечеринка — так, надо отметить одно событие — на следующей неделе.
Он слышит себя, произносящего эти слова, как будто со стороны. Он не успел их обдумать, и, возможно, потом он и сам удивится тому, что сказал, но… в конце концов, сегодня пятница, вечер.
— Я думала, что ты собираешься в Колорадо.
Она проводит пальцами по краю стакана. У нее ненакрашенные ногти.
— Да, я собираюсь в Колорадо, и вечеринка будет там.
— Вечеринка — это хорошо. — С этими словами Койот подается вперед. — Скажи мне, что тебе нужно.
— Мне нужны лыжники.
— Боюсь, что я не въезжаю.
— Согласен, эта идея насчет вечеринки очень чудная, но я и сам чудной. Я здесь разрабатывал теорию любви. Много лет я пытался воплотить в реальность каждую гексаграмму «И Цзин». Шесть линий на гексаграмме, шесть возможностей, поэтому мне нужны шесть лыжников. У меня уже есть четыре.
— Ты не скажешь, зачем тебе это надо?
— Каждому нужно хобби.
— Какое-никакое, — произносит Койот.
— Люди, вы катаетесь на лыжах?
— Кролик, ты прыгаешь? — спрашивает Койот.
Кристиана смеется — звонко и от души.
— Хочу, чтобы вы были моими гостями.
— Вот так? — Хотя, конечно, Койот все понимает, но есть люди, которые всегда ведут себя так.
— Билеты на самолет уже есть. — Он достает из кармана пачку билетов. — Макс дал вам добро, это все, что мне надо.
Кристиана молчит, а Койот откидывается на спинку стула, скрестив на груди руки. Что-то бормочет о том, что хотел бы еще раз увидеть старуху. Может быть, это, но может быть, и нет. Иония не разбирает слов, но не переспрашивает.
— Я могу потерять статус беженца, — говорит Койот.
— Остановишься у меня, это, можно сказать, на нейтральной полосе, там много места.
Койот берет билеты, они пожимают друг другу руки. Пауза в музыке, одновременно сверкает молния.
— Темнота — это всего лишь кетер, — говорит Иония.
Это странное высказывание, и Иония никогда бы этого не произнес, будь он в нормальном расположении духа. Что-то есть странного в этом вечере, в этой компании, в понимании Ионией первого из сефирот, понимании первичного и изначального, верно схватившего отношение к темноте.
— Все время повторяешь это для себя, — спокойно говорит Койот, встает и направляется к стойке бара.
Гости приходят, уходят. Возвращается Койот со следующей бутылкой. Они пьют, курят и чувствуют себя друзьями. Во время очередного музыкального затишья он усмехается и оборачивается к Ионии.
— Ты что-то смыслишь в каббале?
— Это Иерусалим, весь мир едет сюда, чтобы общаться с Богом, и так будет до тех пор, пока не переведутся те, кто общается с Ним.
— Значит, собираешь крохи по дороге?
— Разве не все поступают так же?
Сквозь толпу протискивается Макс, наклоняется к столу. Койот касается пальцами лба, поправляет шляпу. Удар грома, мигает свет. Иония чувствует, как расползается тьма.
— Понижение йуд?
— Нет. — Койот отрицательно качает головой. — Пока нет.
Определенно, все они здесь в разговорах пользуются каким-то кодом, причем очень древним. Это самая сложная история в еврейской народной традиции. Идея заключается в том, что само существование Бога не оставляет места творению, что любое производное от этого факта умаляет мощь Бога. Это очень древняя идея и, может быть, даже не еврейская. Большая часть того, что мы знаем, пришла от нахманидов, из Генуи середины двенадцатого века, из тех времен, когда люди любили выносить на свет свои идеи, чтобы получше рассмотреть, как они подходят друг к другу. Для того чтобы создать вселенную, Богу пришлось бы вобрать себя в себя, оставив снаружи первичную пустоту, и именно в мрак тьмы этой пустоты вдохнул Бог жизнь. Всю жизнь. Все сущее. Всю вселенную со всеми ее мельчайшими деталями.
— Подумай об этом, — говорит Койот. — Если Бог — все, а все — это Бог, и Бог хочет сотворить что-то новое — то куда денется это новое? Это парадокс вездесущности Бога. Правда, сам я не понимаю, что это может значить, но звучит это по-настоящему серьезно.
На самом деле он видит все совершенно не так. Он знает почти еретическую истину о том, что первый акт творения не был откровением и эманацией, что, несмотря на все страсти и магию, это был момент сокрытия и отступления, что в действительности то, что осталось позади, было не чем иным, как вечностью трепещущей тьмы и потерянных оттенков кетера.
Снаружи холодная израильская ночь. Солдаты плотнее кутаются при каждом ударе грома. Кристиана зябко прячет руки в рукава старой замшевой куртки.