Отсмеявшись, я сел на рюкзак и уставился на зимовьё, понемногу понимая, в какую ситуацию влип.
Дело в том, что у избушки не было одной стены. С того места, где сел вертолет, как раз эта сторона сруба была не видна, а теперь оказалось, что она давно обвалилась. Северные ветры надули в домик столько снега, что заполнили по самую крышу. Под смерзшейся толщей оказались и печка, и запас дров.
Я разом почувствовал весь страшный холод окружающих меня мертвых пространств. В этих котловинах природа практически не изменилась с ледникового периода. Под ногами на полкилометра вглубь земли уходил слой вечной мерзлоты. Над головой поблескивали, как осенняя паутина, кристаллики инея, витая в убийственно холодном воздухе. В конце февраля дневная температура редко падает ниже минус шестидесяти пяти, но под утро будет за семьдесят. На таком морозе достаточно часа, чтобы в буквальном смысле промерзнуть до костей, и пяти минут, чтобы серьезно обморозиться. Сотни километров равнодушных гор вокруг, и нет даже топора, чтобы развести костер. А холод уже просачивается под одежду, стягивает кожу лица, пробует на вкус пальцы, забирается в легкие...
Я был совершенно уверен, что живым не выберусь. Дожидаться вертолета смешно - я бы и часа не выдержал. Лыж, чтоб дойти до тракта, не было. Развести костер с помощью спичек при температуре -60 и ниже невозможно. Но было бы просто позором сдаться просто так, да и умирать на ходу мне нравилось больше. Поэтому я зашагал на юг, в сторону дороги, стараясь идти как можно быстрее и избегать мест с более глубоким снегом.
Все равно было очень холодно, но некоторого равновесия со средой достичь удалось. В принципе, одет я был неплохо, если не считать ботинок; снег практически не мешал, и ветра не было. К сожалению, закрыть лицо полностью я не мог - сразу образовалась бы ледяная маска - поэтому оставил узкую щель между шарфом и шапкой. Солнце светило вовсю, и тихо убивавший меня мир вовсе не выглядел враждебным. Летчики не соврали: в котловине было полно зверья. Стада диких северных оленей в сотни голов собрались сюда, привлеченные доступностью корма, и оставляли на снегу раскопанные полосы, словно танковая колонна. Они, вероятно, никогда не видели человека: подойти к ним можно было шагов на пятьдесят. Стайки волков лежали под деревьями, зарывшись в снег и осматривая окрестности. Из трех встретившихся мне групп в двух волки были белыми - скорее всего, прикочевали вслед за оленями из тундры. Там, где лес рос погуще, перебежками носились зайцы-беляки, а один раз путь мне пересек след росомахи. Но самого зверя я в котловине не видел - среди разреженных лиственниц соседство с волками, наверное, показалось ему слишком опасным. Время от времени из-под ног, словно гигантские снежки, взлетали стайки белых куропаток. Когда они поднимаются в воздух, бросаются в глаза черные пятна на хвостах, но, если следить за пятнами взглядом, то обязательно потеряешь куропаток, едва стая снова опустится. Смешные рыже-коричневые кукши тяжело перепархивали с дерева на дерево. В середине дня вспугнул рябчика, но позже их не видел - в такой мороз они почти круглые сутки прячутся под снегом, лишь на час-другой вылетая перекусить. Я шагал весь день, и в голове появилась сумасшедшая надежда дойти до тракта. Но к вечеру стало холодать, а я подустал и не был уверен, что смогу всю ночь идти в том же темпе.
Стоило сбавить шаг хоть на минуту, сразу начинали отчаянно мерзнуть ноги.
Разморозил за пазухой и съел плитку шоколада - после этого в рюкзачке остался лишь маленький фотоаппарат.
Не знаю, как я выдержал до рассвета. Близилось полнолуние, и выбирать путь не составило труда, но мороз был такой, что, казалось, вокруг открытый космос. Мне удалось ни разу не сбиться с темпа, но щеки все-таки обморозились. Несколько раз начинали покрываться ледяной корочкой глаза, и приходилось идти, закрыв их ладонями, а потом греть руки под мышками. Но к утру я был все еще жив, чем страшно горжусь. Когда стало светать, я увидел, что котловина кончилась. Река вытекала из нее сквозь узкий каньон в невысоком хребте. Теперь в спину дул легкий ветерок, но хуже было другое: снег постепенно становился глубже. Вскоре пришлось сойти на лед и идти по реке. Кое-где ее перегораживали пронзительно-синие наледи, и я с тревогой думал о том, что будет, если очередной прорыв воды случится прямо сейчас. Но река скрытно струила под толщей льда свои невидимые воды, пробираясь тайком к далекому Северному Океану.
Когда рассвет залил склоны неправдоподобно ярким розовым сиянием, я попал в "сад глухарей". В одном месте бронзовые скалы каньона расступились, и на берегу реки рос молодой лиственничник, укрытый здесь от ветров. Уютный лесок выбрали для себя каменные глухари. Целая стая только что выбралась из-под снега и копошилась в кронах. До весны было еще далеко, но некоторые из угольно-черных с белыми пятнами самцов уже пощелкивали, готовясь к апрельскому токованию. Серые глухарки первыми заметили меня, однако не взлетели, а проводили удивленным взглядом. До чего же они все-таки красивые! Эти огромные птицы, заменяющие в Восточной Сибири обычного глухаря, очень редки. Их разрозненные популяции разделены десятками, а иногда сотнями километров тайги, почему-то для них не подходящей. Зимой они питаются почками лиственниц. Большинство почек расположены на концах тонких веточек - тяжелому глухарю трудно до них дотянуться. Поэтому птица, словно садовник, заранее обкусывает почки с концов веток, так что крона становится густой и компактной, и глухарю удобней кормиться на таком дереве.
Со скал за мной следили снежные бараны, а на одной лиственнице маячило гнездо воронов, но самих птиц не было видно. Может быть, именно эту пару я встретил в котловине - они клевали скелет оленя, задранного волками. Обычно вороны зимой улетают отсюда или держатся у поселков.