В особенности Ковалевская поддалась слабости, совершенно понятной у переутомленной тяжелым путешествием женщины — нервы у неё были так страшно расстроены, что ей пришлось употребить над собою огромные усилия, чтобы по внешнему самообладанию не отставать от своих товарищей мужчин.
Боттерманс, не терявший её из виду ни на минуту, прилагал все усилия, чтобы ее подбодрить, оказывая ей тысячи маленьких услуг.
Благодаря ему и доктору, она могла эти две ночи хорошенько поспать на разостланных одна на другой шкурах коз и яков и быть спокойной, что стража случайно не разгадает её пола.
Выйдя из своей палатки, где они были строго заключены в продолжение этих двух дней, европейцы, прежде всего, увидели огромного слона с паланкином на спине.
Неподвижное, как изваяние, животное не шевелило даже ни хоботом, ни ушами, между которыми, на самой верхушке головы, примостился карнак, такой же неподвижный. Вдоль боков слона висела веревочная лестница, полускрытая в складках красной материи.
— Садитесь! — сказал сопровождавший их китаец.
— Чорт возьми, — пробормотал доктор, — что за парадная колымага!.. Нас, вероятно, повезут на какое-нибудь празднество!..
Взобравшись на слона, оставшиеся в живых члены миссии очутились в маленькой беседке, украшенной балдахином и перилами, где пять человек могли расположиться совершенно свободно. Китайский офицер, взлезший на слона после них, не поместился вместе с ними на платформе, а уселся прямо на спине животного, и колоссальное толстокожее, подгоняемое карнаком, медленно двинулось в путь. Они прошли в ворота, сделанные в ограде, окружавшей эту часть лагеря, и зрелище, развернувшееся перед европейцами, привело их в остолбенение.
Перед ними, прямой, как стрела, лежал бесконечно длинный грозный проход. Стороны этого прохода составляли цепи человеческих существ; неподвижные первые ряды с трудом сдерживали плотную массу остальной толпы. Эта толпа двигалась и колыхалась, подобно живым волнам, между палаток, балаганов и всякого рода сооружений, покрывающих равнину на всем, доступном глазу, протяжении.
Цепь состояла из вооруженных солдат. Утренний ветер развевал над их головами тысячи значков и знамен.
Трудно выразить впечатление, которое производила эта картина, озаренная лучами восходящего солнца.
Издали над всем этим войском как бы висел свинцовый туман. Но по мере того, как слон, со своей передвижной цитаделью на спине, подвигался вперед, европейцы, которым, с их возвышения, была видна значительная часть лагеря, с необычайным любопытством стали смотреть на все более и более проясняющуюся перед ними панораму. Что для них было ново — это отсутствие оскорблений. Они не слышали больше ни враждебного ропота, ни угроз, как в Урумтси. Толпа глухо гудела, и этот звук, свойственный ей, напоминал таинственный и величественный гул моря. И, однако, это были все те же враждебные племена. Чувствовалось, что чья-то неумолимая воля с подавляющей мощью тяготеет на этих массах.
Вскоре к Меранду и его товарищам возвратилось обычное хладнокровие, и, после первого невольного содрогания, они были в состоянии не только созерцать, но и — пробовать разобраться в этом неслыханном спектакле. Казалось, вся желтая армия развернулась перед ними, словно на смотре.
Меранд взволнованными и внимательными глазами истого солдата обозревал эту азиатскую армию, такую разноплеменную, такую странную, как будто при помощи колдовства собранную на этом колоссальном пустынном перепутье. Одних за другими он распознавал северных и южных китайцев, монголов, манчжуров, горцев Черного Кан-Су, или Алтая, тибетцев и даже индусов, но каких выдержанных и дисциплинированных! Эта сложная, правильная цепь, эта линия солдат состояла из восьми рядов. Каждый из этих рядов, по, очевидно, заранее обдуманному намерению, принадлежал к различному корпусу. Впереди всех стояли солдаты старой манчжурской армии под восемью знаменами — смуглолицые с длинными усами. Они были одеты в традиционный китайский костюм с драконом на груди. Но Меранд отлично заметил, что, несмотря на этот костюм, солдаты организованы, вооружены и снаряжены вполне на европейский лад.
Во втором ряду виднелись чисто-китайские физиономии— бледно-желтые пекинцы, коричневато-желтые фокианцы, лимонно-лицые южнокитайцы, шафранноцветные обитатели Каи-Су. И над этим вторым рядом развевались бесчисленные зеленые и желтые флаги с значками тайных обществ.