И девушки снова обнялись. Капиадже была покорена, а в сердце Нади зародилась надежда.
— Будем дружны и попытаемся сделать невозможное, — повторила Надя: —вы еще увидите Меранда?
— Да, я увижу его. Я уверена в моих служащих!
— Это хорошо, Скажите ему, чтобы он надеялся!
— Увы! Какое, однако, средство можем мы найти для их спасения?.. Никакого! Никакого!..
В глубине души Капиадже думала, что эта невозможность бежать — сохраняет ей Меранда здесь, близ неё. Её доверчивая душа не сомневалась, что и ей, за её чувство, ответят тем же. И все спасение Меранда заключалось, по её мнению, в том, что он должен был полюбить ее.
Взволнованные происшедшим объяснением между ними, девушки начали, наконец, понемногу успокаиваться. Капиадже нежно прикорнула к Наде, прислонив к её плечу головку, а та погрузилась в молчаливые размышления о том, какие непредвиденные последствия могло иметь неожиданное признание Капиадже.
Занятая своими думами, она не заметила, как одна из портьер слегка приподнялась, и кто-то с нежностью посмотрел на обнявшуюся пару. Это был Тимур, который несколько минут стоял неподвижно, любуясь ими обеими и наслаждаясь приятной неожиданностью видеть свою дочь и Надю в такой дружественной близости.
С тех пор, как он любил Надю со всей силой своей страстной натуры, этот человек, душе которого была свойственна суровость его предков— завоевателей, стал более восприимчив к впечатлениям личного свойства. Он никогда не проявлял к своей дочери никаких внешних знаков любви. Он едва видел ее несколько раз со времени её рождения. Во время его службы в России, как затем и во время его службы в Китае, он оставлял мать и ребенка в Самарканде, заботясь об их благополучии и всегда имея сведения обо всем, их касающемся. Затем, мать умерла, и он отдал дочь на попечение старух родственниц. Уже во время коротких свиданий он заметил, что красота Капиадже сделает честь той расе, отпрыском которой она является. Но, уехав в Китай, он затем не видел её целых десять лет. Однако, когда он решил, наконец, приступить к выполнению своих великих замыслов, он не забыл о дочери. Вместо того, чтобы оставить ее в Самарканде, где он мечтал восстановить царство предков на самых развалинах их дворцов и могил, он призвал ее к себе, повинуясь прежде всего отцовскому инстинкту, так как опасался, чтобы первые порывы сорвавшейся благодаря ему бури не сломали этого нежного цветка раньше, чем он сможет охранять ее сам. Вместе с тем, он придавал присутствию возле него этого юного существа его крови, очарованию его прелести почти суеверное значение как его личной защите и охране в страшном предприятии, в которое он вовлек весь азиатский мир.
Известно уже, после какой опасности Капиадже доехала до него. Она была помещена отцом в самом сердце его желтых полчищ, и казалось, что жизнь всех неисчислимых масс народа сосредоточила свое биение в её хрупкой груди. Окруженная женщинами, евнухами и стражею и имея над ними всеми верховную и неограниченную власть, которая смягчалась её кротостью, она была независима настолько, насколько это позволяли тюремные стены из людей, в которые она была заключена. Появление Нади совершило переворот в её жизни и внесло в её существование ту приятную неожиданность, которая так нравится женщинам.
Тимура это появление тоже потрясло, хотя и иначе и, несмотря на то, что от Лоб-Нора до Самарканда он имел такой вид, как будто не обращает никакого внимания на обеих женщин, мысль его непрерывно стремилась к ним, особенно к Наде. Он не скрывал от себя, что с тех пор, как Надя соединила с ним свою судьбу— в Капиадже заметна глухая ревность, которую он правильно объяснял себе скорее дочерней боязнью влияния европеянки на сердце отца-завоевателя, чем оскорбленным самолюбием, или уязвленным чувством. Но Тимур льстил себя надеждой, что сумеет легко подчинить себе эти женские души, и не допускал, чтобы они могли выйти из-под влияния его авторитета мужа, отца и императора. В Наде он был совершенно уверен, а о Капиадже думал, что она склонит голову по одному его знаку. Он шел к ним с решением сблизить их, во что бы то ни стало, и, со времени свидания с Мерандом, решение это только окрепло в нем. Ему была необходима Надя, чтобы докончить покорение Меранда и даже сама Капиадже могла ему в этом помочь. Молодая девушка сказала ему с самого начала, что была спасена капитаном. Ему было совершенно неизвестно, что признательность молодой девушки дошла до того, что она посылала к нему вестника с предупреждением и, что гораздо важнее, неосторожно была у него прошлой ночью сама. Он сам по себе, с тех пор, как захватил в свои руки миссию, положил в своем сердце избавить Меранда от неизбежной гекатомбы, которая предстояла всем европейцам. Только он сначала желал извлечь из тех, кто к нему попал, всю возможную пользу. Покорение Меранда имело в его глазах двойную цену, так как предоставляло в его распоряжение дарования молодого офицера и давало удовлетворение гордости завоевателя. Последние слова Меранда не соответствуя его желанию, обнаруживали, однако, некоторое колебание, которое следовало использовать. Надя и Капиадже должны оказать на него решительное воздействие, которому он не сумеет противостоять. Тимур предполагал, что когда молодой офицер узнает в молодой девушке ту, кого он спас— сердце его несомненно будет затронуто ею. Тимур, не колеблясь, отдал бы ему в жены свою дочь в награду за его отречение от Европы. Его замыслы шли даже еще дальше.