— Будем надеяться, милый брат, что этот варвар Тимур пощадит наших друзей, особенно Надю. Я не верю, чтобы ей пришлось так страшно поплатиться за героическое самопожертвование, которое она совершила ради вас всех. Если Тимур ее любит, как ты говоришь, он сохранит её жизнь.
— Вероятно. Но любит ли она его достаточно, чтобы захотеть жить после бегства, или смерти всех своих товарищей… Она столько раз была на волосок от смерти, что не побоится её… И, однако, сначала она не хотела бежать с нами!.. Во всяком случае — да хранит ее Бог! А теперь я должен выполнить свой долг! Я должен узнать— что с ними случилось и должен спасти их во чтобы то ни стало, если они еще живы!
— Ты хочешь уехать опять? Я этого опасалась. Ты был в министерстве… Бедная мама, она тоже предвидит твой близкий отъезд!
— Да, я скоро уеду. Министр доверил мне командование французской эскадрой аэронефов. Я знаю, где я могу напасть на аэронефы Тимура — у Босфора или у Константинополя — и надеюсь их разрушить вовремя, чтобы помешать дальнейшему движению желтой армии.
— Это — тяжелая задача, — сказал Робер Дюбарраль, который до сих пор хранил молчание: — но я хотел бы тоже принять в этом участие. Я пойду завтра к министру— проситься вместе с тобой. Ты меня поддержишь в моей просьбе. Я умею обращаться с аэронефами и будет только справедливо, чтобы мы, будущие братья, участвовали вместе в подобном предприятии. Неправда ли, вы моего мнения, Шарлотта?
— Увы! Я должна одобрить вас, со смертью в душе. Я даже счастлива, что вы пожелали быть вместе с Полем.
— Так, значит, решено… Да?..
И Дюбарраль протянул обе руки брату своей невесты.
— Как же ты считаешь возможным разрушить неприятельскую эскадру? — спросила Шарлотта: —я вся дрожу от ужаса, когда думаю об опасностях этих машин, висящих в воздухе на высоте сотен и сотен метров. Падение оттуда— верная смерть…
— Далеко не всегда, при современном устройстве аэронефов. Нужно, чтобы они были окончательно разбиты и разрушены, чтобы свалиться на землю всей своей тяжестью. Они образуют автоматическим образом подобие парашюта, раз не повреждена поверхность так называемого «воздушного змея». Опасность пребывания на аэронефе не больше опасности быть на наших гигантских крейсерах и подводных лодках.
— Но ответь на вопрос, Шарлотты, Поль. Каким образом думаешь ты вести воздушную войну с этими канальями китайцами?
— Это пока мой секрет, — ответил улыбаясь Меранд: — впрочем, ты скоро его узнаешь, если отправишься ею мной… И, в конце концов, все, ведь, зависит от обстоятельств.
— Однако, ты рискуешь снова попасть в руки Тимуровой армии! Почему лучше не подождать и не принять участия в великой войне, в которую вступит вся Европа с желтыми полчищами?
— Со своими аэронефами я могу быть более полезен… Ну, Робер, я приглашаю тебя убраться восвояси. Уже поздно. Подожди меня завтра у дверей Елисейского дворца, после совещания министров. Я попрошу адмирала Видо взять тебя с нами в Шале.
— Согласен! Ну, доброй ночи, Поль! Какой поразительный день! Я бесконечно счастлив за твою мать и за вас, друг мой, Шарлотта, вы это знаете. Боюсь только, что нашу свадьбу придется опять отложить, — закончил он меланхолически.
— Да, милый Робер! Придется переждать, пока буря пронесется. Но я верю в счастливый исход! — заявила Шарлотта, пожимая руку своего жениха.
Дюбарраль ушел. Поль приблизился к сестре и нежно ее обнял.
— Я не хотел говорить при Робере всего. Но ты должна это знать. Я хочу разыскать Надю, если она еще жива, но я также хочу найти и другую…
— Другую?
Шарлотта с удивлением смотрела на него.
— Да… Я тебе рассказал не все.
И Меранд вкратце сообщил сестре о Капиадже, о её трогательной привязанности к своему спасителю, о её заботливости о нем, о её бегстве с ними во время нападения лам.
— Я не знаю, что с ней теперь. Она вероятно упала на землю в момент поднятия аэронефа. И это была бы милость Божия, если бы она только была опрокинута. Но что вне сомнения, это — что обе они с Надей, живые или мертвые, очутились в руках преследовавшего нас Тимура. И душа моя стеснена тоской и опасениями.
— Поль, ты любишь Капиадже? — спросила Шарлотта.
Меранд вздрогнул. Затем, целуя сестру, сказал:
— Надеюсь, ты меня не ревнуешь. Не знаю, могу ли я сказать, что люблю этого ребенка. Она-то меня любит и не побоялась мне это так высказать, что бесконечно этим тронула меня. Но подумай только— ведь она азиатка, дочь Тимура! Единственное мое желание в данную минуту — спасти ее вторично, уберечь ее от урагана, который ее вертит, как оторванный от дерева листочек, или, если она мертва, поклониться её могиле… Этого заслуживает её беззаветная любовь.