— Нет, это не то…
— Быть может, вы любите кого-нибудь другого?
— Никого. Мое сердце свободно. В жизни своей я любила только свою мать… но её уже нет на свете!
— Так почему же?..
— Я не хочу, чтобы меня любили!..
— Разве вы неспособны любить?
— Не знаю… Я боюсь любви! Быть может, поэтому я и отдалась с такой страстью науке. Я замкнулась в науке, как замыкаются в монастыре!
— Быть может, у вас есть идеал, до которого мне не подняться…
— Разве я знаю? Я знаю одно, мой бедный друг, что не должна поощрять вашего чувства, ваших надежд. Я была бы недобросовестна, я злоупотребила бы вашим доверием, вашим горячим и искренним отношением ко мне, если бы не сказала открыто всего того, что думаю. Это мой долг человека с сердцем. Я не могу отвечать вам на чувство, которое внушила вам, сама того не зная!
— Ах, если бы я только мог представить себе, чем должен быть тот, кого вы смогли бы со временем полюбить — любовь моя дала бы мне силу самому олицетворить вашу мечту!
Слезы засверкали в глазах Боттерманса. Ковалевская тронутая и охваченная жалостью к этой чистой детской душе, которая льнула к ней с такой безграничной преданностью, прямотой и уважением, встала взволнованная и сказала:
— К несчастью, от меня не зависит помешать вам любить меня… Я желала бы даже, чтобы, в один прекрасный день, вы сумели заставить меня разделить ваше чувство, так как я бесконечно вас уважаю… Но я вас сердечно сожалею, так как это представляется мне невозможным!
— Нет, Надя, нет, не говорите так!
— Тсс… Наши друзья возвращаются… Наши личные чувства нам следует оставить при себе… Теперь, прежде всего, нужно думать о спасении нас всех, а для этого может понадобиться все наше самоотречение, вся наша способность жертвовать собою… Пойдемте им навстречу!..
И оба вместе вышли из палатки.
Наступала ночь, восточные сумерки еще были пронизаны золотистым светом. В нескольких шагах они заметили Ван-Корстена, который возвращался в сопровождении мандарина. Он торопливо шел к группе товарищей, собравшихся недалеко от палатки.
Пока Боттерманс изливал свое чувство перед молодой девушкой — произошло следующее.
Как бы толкаемый праздным любопытством, Ван-Корстен направился к бивуаку конвоя. Мандарин, со сложенными за спиной руками, медлительно, с китайской тщательностью, проверял своих людей, которые оканчивали прикреплять свои палатки и спутывать животных.
Корстен думал, с чего начать беседу с китайцем, и машинально смотрел на пухлые, узловатые пальцы толстяка. Вид этих обезображенных рук внушил ему идею, грубая наивность которой могла дать с мандарином лучшие результаты, чем самые остроумные измышления:
— Этот сын Небесной империи — болен, это ясно. Опухоль суставов указывает на воспалительное состояние, довольно серьезное. И, чорт возьми, он, должно быть, не ахти, как себя чувствует, когда погода портится, и бывает сыро… Да и сегодня утром, например, был неприятный туман! Я отлично могу поддеть его на разговоре о его страданиях, которые он должен был испытывать сегодня ночью и во время дороги. Как добрый китаец, он, несомненно, суеверен, и я легко могу показаться ему колдуном. Я ему предложу даровой совет и леченье — гм… гм.! — Электричеством!
Мысленный монолог доктора не мог дальше продолжаться. Мандарин неожиданно обернулся назад и, заметив Ван-Корстена, дружески окликнул его со своим обычным добродушием.
— Чин-чин, знаменитый доктор!.. Вы смотрите моих солдат? Славные парни, а?
Корстен взялся за дело сразу-же. Он ответил:
— Да, великий мандарин, они отлично выглядят и не имеют надобности в моем докторском внимании. А вы сами, как вы себя чувствуете?
— Я? Отлично!
— Гм!.. А мне кажется, что вряд ли вы провели хорошую ночь!
— Почему?
Мандарин с изумлением вытаращил глаза.
— Да ведь вы же страдаете ревматизмами и сегодня утром вы, наверное, очень плохо себя чувствовали!
— Каким образом вы можете это знать? Да, я неважно спал и, действительно, сегодня утром мне было нехорошо. Колдун вы, что ли?
И, растопырив пальцы, чтобы отогнать злого духа, китаец не без почтения посмотрел на доктора.
— Я вижу ваши пальцы и ваше лицо — этого с меня достаточно. И, знаете ли, я вас могу отлично вылечить…
— Меня вылечить!.. О, Конфуций!.. Если вы это сделаете, я вам дам…
— … Вашу дочь в жены, неправда ли?
— Мою дочь? Откуда вы знаете, что у меня есть дочь?
— Ну, конечно!.. И другие дети… И прехорошенькая дочь, которая называется Цветок…
— Цветок Акации!
— Да, да, Цветок Акации, именно!
— Ого, го!.. Господин маг!.. Это в самом деле имя моей дочери!.. И вы думаете, что вы, в случае моего излечения, должны непременно на ней жениться?
И китаец, сложив руки на толстом животе, разразился громким смехом.
— Да нет же, нет, я пошутил! Я просто хочу вас вылечить, только и всего. Вы были так любезны и милы с нами, что я с удовольствием буду вам полезен моими знаниями…
— Спасибо!.. Я принимаю ваше предложение… Но как скоро вы сможете меня вылечить? Через два дня мы придем туда… куда идем. И я вас больше не увижу!
«Ага, вот и сведение, — подумал доктор, — но он очень скрытен и поэтому не будем настаивать на этом пункте».
И прибавил вслух:
— Прекрасно, прекрасно — нам вовсе не понадобится двух дней… Но для того, чтобы приступить к лечению, необходим инструмент, которого у меня нет, так как вы отобрали у нас наш багаж, и этот прибор даже, быть может, уничтожен…
— Я уверен, что все цело… Весь транспорт перевозится с величайшей осторожностью, как нам приказано… А каков он, этот инструмент?
— Это просто электрическая машинка. Я не сомневаюсь, почтеннейший мандарин, что вам известны свойства электричества! — с улыбкой пояснил доктор.
— Да, да, я знаю это бесовское колдовство… Но я совершенно не верю всему тому, что вы рассказываете!
— Попробуйте и поверите… Почему бы нет?
— Согласен! — заявил мандарин, еще чувствующий следы боли в суставах. — Пойдем, поищем этот «ящик с излечением»!
Несколько минут спустя, доктор и мандарин вернулись в сопровождении солдата, несущего аппарат.
— Пойдемте в нашу палатку, — сказал Ван-Корстен, — совершенно лишнее, чтобы ваши люди все это видели. И, кроме того, я нуждаюсь в помощнике, и один из моих друзей поможет управлять инструментом!
Китаец уступчиво согласился на все, мало убежденный в том, что из этого что-нибудь выйдет, но все же склонный испытать средство, которое, быть может, облегчит его страдания, гораздо более сильные, чем он хотел сознаться.
Доктор Ван-Корстен ускорил шаги и опередил мандарина, который остановился, чтобы дать разные распоряжения.
Подойдя к своим товарищам, стоящим неподалеку от палатки, доктор вполголоса сделал предупреждение:
— Телеграфный аппарат у меня. Китайца я уверил, что это — прибор для излечения от ревматизма. Я взял для этого электрическую катушку. Меранд, вы мне поможете. Держитесь как можно серьезнее. Я буду иметь вид человека, всецело занятого процедурой лечения, китаец должен сосредоточить свое внимание только на токе, которым я его угощу, а вы, тем временем, приведете в действие аппарат[1].
Явился мандарин. Ван-Корстен усадил его с торжественностью, которая могла бы показаться комичной при других обстоятельствах, и установил оба прибора.
Телеграфный аппарат он соединил проводом с электрической катушкой, после чего он предписал китайцу крепко зажать в кулаках медные концы проводов от помещенной у него на коленях машинки и посоветовал не обращать внимания на шум, который он услышит. Вся его хитрость сводилась к тому, чтобы удалить от китайца всякое подозрение в том, что перед ним два аппарата, а не один.
Он надеялся, что, покуда будет действовать катушка, телеграф даст сигнал, если на его приемник будет направлено воздействие тех, чья ракета известила пленников об их присутствии поблизости. Во всяком случае, предприятие доктора не было рискованным, так как мандарин хотя кое-что и слышал о европейском колдовстве, как он это называл, но принадлежал к числу тех упорных китайцев, которые совершенно довольствуются своими древними знаниями и не желают большого.
1
Аппарат, о котором мы несколько раз уже упоминали, известен ныне под названием беспроволочного телеграфа. Мы говорим о нем, как об усовершенствованном уже, что, разумеется, вскоре будет достигнуто. Сейчас он действует при посредстве очень высоких стальных мачт, которые служат проводниками электрических колебаний, но и сейчас уже стараются устранить все обременительное из его конструкции и найти приемники, чувствительные к непосредственной передаче через воздух.