Тимур несколько приостановился на словах «судьба ведет ее ко мне, и она будет поглощена» — но Меранд оставался молчаливым. Он скрывал свое волнение прекрасно, черты его были неподвижны, губы плотно сжаты. Он не опускал глаз перед Тимуром ни на секунду.
Утомленный этим молчанием, причину которого отгадывал, Тимур оборвал свою речь и, после паузы, сказал почти угрожающим тоном:
— Вы знаете, что вас ожидает, если вы откажетесь добровольно следовать за мною. Вы подумали? Отвечайте!
Да, Меранд успел «подумать» в то время, как его вели к Тимуру, и пока тот с ним говорил. Идея аэронефа не оставляла его. Это было средство — очень неверное, очень смутное, но реальное. Выиграть время — вот все, чего он сейчас мог желать. Он, собственно говоря, ждал, что Тимур поставит вопрос ребром. Он понимал, в чем состоит интерес Тимура привлечь их — его и остальных его товарищей, понимал, в какого рода услугах он нуждается. Ответит ему отказом — значило вызвать его гнев, за которым, без сомнения, последует их смерть. С этим ужасным человеком нужно было хитрить. Меранд, ведь, был ответствен не только за свою собственную жизнь, но и за жизнь своих друзей. Он содрогался от одной мысли показаться слабым, колеблющимся, но его гордость европейца, его чувство долга неприятно наталкивалось на грубую действительность. Изменить Европе — нет! Да и не могло быть речи о такой гнусности. Но — почему же не попробовать спасти свою жизнь, а, быть может, и Европу, если удастся бежать?
Услыхав повелительный вопрос Тимура, Меранд вздрогнул. Но он уже подготовился.
— Вы требуете ответа. Что я могу вам сказать? Вы мне говорите о гибели Европы так, как будто она уже в самом деле близка. Тогда зачем вам мы? Вам нужны наши услуги. Но какую услугу могут вам оказать слабые и беспомощные пленники?
Горькая и печальная ирония звучала в словах Меранда.
Во взоре Тимура сверкнуло горделиво удовольствие. Ожидая категорического отказа, подобно полученному им у озера Лоб-Нор, он уже собирался прибегнуть к новым угрозам. И вдруг слова Меранда показали ему, что тот готов предложить свои условия. Но Тимур отлично понял всю ловкость поставленного ему вопроса, и его азиатский инстинкт помог ему извернуться.
— Меранд — я знал вас раньше и знал вашего отца, — начал он, и тон его стал почти фамильярен: —я знавал также Коврова, который, по несчастью, умер… Вы все — люди большого ума. Не полагаете ли вы, что миру пора уже обновиться? Я вызвал бурю, и сейчас месть Азии порабощенной Европой, следует по моим стопам. Но, одержав полную победу, я хочу основать новое царство, я хочу примирить Европу и Азию, объединить их… Это моя заветная идея, моя цель!
Слова Тимура, ставшего серьезным, почти торжественным, прервались вдруг коротким взрывом смеха, странно прозвучавшего среди такого напряженного диалога.
— Я доверяю мою мечту только вам одному! Я не мог бы об этом заговорить с моими ламами, они меня прокляли бы!
На эту экспансивность Меранд ответил:
— Я боюсь, что вы питаете много напрасных иллюзий, и ваш гений обманывает вас насчет вашей силы. Неужели вы считаете Азию способной не только победить Европу, но даже и изменить карту мира? Сегодня вы увлекаете Азию, а завтра она окажется сильнее вас самих. В неизбежном отливе, который последует за подъемом успеха вашего предприятия, вы будете отнесены далеко назад, размозжены, и все вернется к своей прежней неподвижности.
И миллионы посланных вами на смерть людей — погибнут напрасно!
— Нечего думать об этих людях. Меранд, не сопротивляйтесь вашей судьбе.
Вы спрашиваете — каких услуг я могу от вас ждать? Следовать за мной, отдать в мое распоряжение ваш ум, ваши знания. Я имею нужду в таких людях, как вы, и наступит день, когда вы будете гордиться тем, что захотели понять меня и служить мне!
На этот раз предложение было формулировано ясно, и уклоняться больше было невозможно.
— Вы все-таки хотите, чтобы мы изменили Европе? Я безусловно удивляюсь вам и вашей силе и понимаю, что вы, могли увлечь за собою азиатские толпы. Но даже, если предположить, что и я поступлю, как эти толпы — победа ваша все-таки сомнительна. Я вижу миллионы людей, я вижу гениального предводителя; но я не вижу — что вы противопоставите европейским солдатам, вооруженным и снабженным всеми самыми усовершенствованными орудиями войны, руководимыми опытным начальством, объединёнными дисциплиной и патриотическим чувством?
— Послушайте, Меранд, вот что я уже сделал! В продолжение пяти лет, в Каи-Су, я подготовил материальные средства для восстания, а ламы, по моему приказу, проповедовали войну по всему желтому миру. Не возбудив ничьего подозрения в Европе, я на пять миллиардов закупил пушек, оружия и других военных орудий. Я оградил мою провинцию от любопытных. Я выстроил железную дорогу из Каи-Су до Лоб-Нора с несравненной быстротой, одним взмахом. Пользуясь новыми машинами, которые настилают рельсы прямо на выровненную землю мы строили десять километров в день. В продолжение двух лет я успел запасти тысячи тонн припасов и запрятал их в песке пустыни. Я сам лично организовал все нашествие, пользуясь исполнительной помощью лишь нескольких китайцев, японцев и европейских пройдох. У меня есть все усовершенствованные орудия войны— электрические торпеды, блиндированные аэронефы, как раз те, которыми вы управляли в Париже!..
Меранд счел уместным издать изумленное восклицание. Он с жадным вниманием слушал историю осуществления огромного предприятия из уст самого автора его. Значит, открытие Ван-Корстена подтверждено самим «Господином». Все, слышанное им, не могло его не поразить, и мысли его со страхом перенеслись на Европу. Он спрашивал себя — осведомлена ли уже она обо всем, дружно ли сплотятся все государства против врага, или предоставят себя раздавить одно за другим. Он выдал пред Тимуром свое волнение, свою тревогу, и Тимур пожелал окончательно довершить его поражение.
— Вы будете моим вторым я, вы будете управлять всей научной частью войны; ваша участь соединится с моей. Другие уже пошли на это… Ваша спутница…
— Так она изменила нам? — живо воскликнул Меранд. Но он запнулся, вспомнив то, что ему сказала Капиадже.
— Успокойтесь — нет, не изменила! Напротив, она вас охраняет… Но она считает отныне мой жребий своим жребием!
Меранд овладел собою снова и прервал Тимура.
— Вы — соблазнитель людей, я теперь это вижу. Мне необходимо переговорить с друзьями. Пусть меня отведут к ним. Согласны ли вы дать нам несколько дней на размышление?
Тимур сделал жест досады, но сдержался.
— Нет, не несколько дней, а один. Завтра вечером вы мне ответите. Мне больше некогда ждать. Ступайте!
И он ударил в гонг.
Появился тот же офицер, Меранд последовал за ним. У дверей он обернулся. Тимур смотрел ему вслед.
— Завтра вечером! — повторил Тимур.
Портьера опустилась.
V. Надя и Капиадже
Полулежа на большом туркестанском диване Надя смотрела на Капиадже, сидящую на толстом ковре. Молодая девушка нанизывала на нить мелкий жемчуг, который подавала ей служанка. Она была молчалива и казалась погруженной в свою машинальную работу, но внимательный взор Нади подметил за этим кажущимся спокойствием — внутреннюю тревогу, которая обнаруживалась в лихорадочности жестов и сменяющейся бледности, и краске лица.
В отношениях между обеими женщинами чувствовалась враждебность, или, вернее, со стороны Капиадже — к Наде проявлялась систематическая холодность, начавшаяся с того дня, когда её отец велел ей служить Наде, как матери. Во время похода они жили в полном неведении того, что происходит вокруг них. Усталости они не испытывали никакой, так как восточная прислуга умеет избавлять своих хозяев от всевозможных хлопот и забот. Днем их несли или везли в роскошных паланкинах. На ночь их устраивали в теплых и удобных палатках, так что они не страдали от холода. Разъединенные путешествием, они встречались лишь изредка, всегда очень вежливо, но без особенной теплоты, особенно со стороны Капиадже. Тимур, занятый своими войсками, не показывался. По крайней мере его присутствие не было известно ни одной из этих двух женщин, которые только и занимали место в его суровом сердце.