Боттерманс нисколько не помышлял о бегстве. Но это непривычное безлюдье возбуждало еще более его и без того напряженные нервы. Утомленный бессонницей, он был просто склонен галлюцинировать. Ему стало казаться, что перед ним мелькают какие-то тени, и малейший шорох заставлял его вздрагивать от головы до ног. Что-то непонятное ему самому привлекало его внимание к фасаду дворца, выходящему в сад и, как он знал, смежному с той частью дворца, которую замыкал Тимур.
И вдруг то, что ему только мерещилось, стало действительностью. Напротив террасы, во внутреннем дворе, появилась белая тень, быстро скользя по направлению к воротам.
Боттерманс насторожился, не отрывая глаз от белой тени. Когда он подошел к решетке, он различил в неясном полусумраке женский плащ, окутывающий высокую, стройную фигуру.
И помимо его воли, у него вырвался внезапный крик:
— Надя!
Едва только это имя сорвалось с его уст, как его охватил ужас от этого звука его собственного голоса. Почему он закричал? Почему он позвал Надю? Не сходит ли он окончательно с ума? Какое безумие — предполагать, что Надя станет бродить по ночам в этих местах!
Но, услыхав этот крик, женщина мгновенно остановилась и обернулась. Затем она торопливо отскочила в тень, отбрасываемую зданием.
Услыхала ли она его? Была ли это Надя? Томительная дрожь пробежала по телу молодого человека. Он страшно побледнел и повторил свой оклик более сдержанным, но еще более взволнованным голосом:
— Надя, это вы?
Но женщина ничего не ответила на зов и поспешно снова направилась к решетке.
В том состоянии нервного возбуждения, в котором находился Боттерманс, не нужно было слишком многого, чтобы совсем потерять голову. Одна мысль овладела им всецело, не оставляя места ни для чего другого — узнать, была ли эта белая тень Надя, или просто одна из рабынь. Не дав себе даже труда хотя бы прикинуть на глазомер высоту балюстрады от земли, он вскочил на парапет и с закрытыми глазами ринулся вниз, в сад.
При шуме, который он произвел своим прыжком, женщина обернулась еще раз, посмотреть, в чем дело, но увидев неподалеку от себя силуэт неизвестного ей человека, подбежала к решетке, открыла маленькую калитку, устроенную сбоку, у больших ворот, проскользнула в нее и помчалась через эспланаду, забыв в своем испуге просто-на-просто толкнуть за собой дверцу калитки, чтобы ее механически захлопнуть.
Скачок Боттерманса был смягчен густой травою. Выйдя из-за деревьев, он увидел беглянку уже за оградой. Без колебания, он выбежал через открытую калитку и пустился за нею вдогонку.
На эспланаде, по-видимому, совершенно пустынной в этот момент, Боттермансу легко удалось догнать ту, кого он преследовал. Посреди безлюдной площади она вдруг упала от изнеможения, и Боттерманс, наклонившись к ней, нетерпеливо сорвал вуаль с её лица.
Это была не Надя.
Почувствовав, что ее схватили, она принялась пронзительно кричать.
Приведенный в ужас, молодой человек попробовал было ее успокоить, но она ничего не слушала и только начала кричать еще пронзительнее. Чтобы заглушить её вопли, он попробовал закрыть ей рот рукой, но она укусила его с такой яростью, что он принужден был ее оставить в покое, иначе пришлось бы ее задушить, чтобы заставить замолчать. Чуть только он ее выпустил, она быстро вскочила на ноги и бросилась снова бежать, продолжая кричать по-прежнему. На этот раз несчастный Боттерманс не пытался ее догнать. Поняв всю свою неосторожность слишком поздно и инстинктивно чувствуя, что эти вопли будут услышаны его врагами, которых он имел в каждом человеке, населяющем Самарканд и всю страну — он бросил вокруг себя быстрый взгляд.
Площадь начала оживать. Словно по волшебству, со всех сторон показались тени. Пустынная эспланада наполнилась толпой сначала редкой и разбросанной, но потом все более плотной, при чем часть людей бросилась вслед за крикуньей, а другая часть — к одиноко стоявшему посреди площади человеку.
Бежать теперь к крепости обратно было бы еще большей неосторожностью, чем оттуда выйти. И там тоже, наверное, была уже поднята тревога. Боттермансу показалось, что дорога еще свободна в ту часть города, которая была застроена домами на европейский лад и называлась Новым Самаркандом. Он и побежал туда.
И в самом деле — никто не попался ему по этой дороге. Во тьме, царившей на улицах той частя города, усаженных густыми деревьями, он мог надеяться ускользнуть от преследователей, гнавшихся за ним с эспланады. Но те уже были не более как в двухстах шагах от молодого человека, и их крики, оповещающие о тревоге, опережали его и будили жителей тех улиц, по которым он пробегал.
Беглец успел добежать до русской церкви и спрятался в тени её, стараясь держаться как можно ближе к её стене. Он надеялся, что, обогнув церковь, он сумеет скрыться из виду у преследователей и потом увидит, по какой улице или какому узенькому переулочку ему лучше всего пуститься снова в путь.
Но этой надежде не суждено было осуществиться.
По ту сторону церкви начиналась широкая аллея, и в нескольких метрах от церкви молодой человек увидел людей, которые собирались в кучки и бежали по направлению к крикам тревоги, которые принимали все более и более грозные размеры.
Тогда Боттерманс остановился, чувствуя себя затравленным зверем, и решил несколько оправиться, чтобы в надлежащем виде встать лицом к лицу со смертью. Инстинктивно он прислонился спиною к маленькой боковой дверке церкви, устроенной в довольно глубокой стенной нише. Когда он возился у двери — каблуки его несколько раз довольно громко стукнули о порог. Тогда изнутри церкви послышался голос.
— Я погиб! — воскликнул он тогда совершенно громко.
При этих словах дверь, к которой он прикасался плечами, подалась, и чья-то рука тронула его, причем он услыхал тихий голос, произносивший какие-то непонятные молодому человеку слова.
Обернувшись назад, он увидел пустую внутренность церкви и какого-то человека, одетого ламой. Этот последний, убедившись, что он открыл дверь иноземцу, сначала чрезвычайно изумился, затем поднял руку с угрожающим жестом. Боттерманс не колебался. Одним ударом ноги он закрыл церковь, бросился на ламу и обеими руками схватил его за горло.
В этот миг крики его преследователей, бегущих с эспланады, раздались совсем вблизи, и послышался топот многих ног. Толпа обогнула церковь и повалила в аллею, миновав маленькую дверь и не подозревая — какая драма совершается внутри церкви.
Эти страшные крики преследователей только еще больше возбудили Боттерманса и придали ему сил покончить со своей жертвой. Несмотря на то, что после отчаянного сопротивления, лама растянулся неподвижно — молодой человек, обезумев, все продолжал душить его за горло.
А там, снаружи, шум и крики сначала становились все отдаленнее и отдаленнее, затем возобновились еще с большей силой.
Преследователи, увидя, что в аллее никого нет, обежали кругом церкви и вернулись назад. Вторично человеческий ураган, кричащий, шумный, завывающий, пронесся мимо стен церкви и мало-помалу смолк, медленно удаляясь. Пробежали отставшие, и, наконец, все смолкло окончательно. Тогда-то только Боттерманс решился отнять свои окоченевшие пальцы, глубоко впившиеся в горло покойника.
Лама не шелохнулся. Он был мертв. Молодой человек поднялся с пола, на котором они оба валялись. В тихой и молчаливой церкви оставленного прежними жителями города ему нечего было бояться. Но что теперь делать?!
— Не попытаться ли проникнуть обратно в крепость… А то, быть может, не покинуть ли с рассветом Самарканд…
Но при этой мысли он взглянул на свой костюм. Даже ночью его платье могло обратить на себя внимание и обнаружить то, что он — европеец. Нечего, значит, было и думать появиться в таком виде на улицах днем. Охваченный беспокойством, он посмотрел на труп.