Это Полэн, видя опасность и думая только об одном, о том, чтобы спасти своего командира, нажал педаль и повернул рукоятку машины на полный круг, что давало аэронефу скорость пятидесяти метров в секунду. На аэронефе, кроме Полэна и Меранда, находился еще только Иван. Меранд, оглушенный быстротою отлета, едва удержался на ногах и ничего не заметил.
Прискакал Тимур со своими всадниками. Он осадил свою дымящуюся лошадь как раз в тот момент, когда перед его взором с молниеносной быстротою взлетал аэронеф. Движение воздуха было так сильно, что лошадь его попятилась назад и осела на задние ноги. Несколько всадников свалились от этого вихря с лошадей и разбились.
Тимур приподнялся на стременах и громовым голосом вскричал:
— Огней!
Люди сбежались со всех сторон. Аэронефы направили свет своих электрических прожекторов в разные стороны и затем сконцентрировали его на группе всадников.
Возле того места, где помещался улетевший аэронеф, лежали Надя и Капиадже в своих белых покрывалах, а несколько подальше — Германн и Боттерманс, лишившиеся чувств от резкого сотрясения воздуха, произведенного аэронефом.
Тимур сразу увидел, что не достает Меранда, и понял, что аэронеф унес именно его. Раньше, чем почувствовать, что он— отец, завоеватель подумал о преследовании Меранда.
В это время прибежал начальник эскадры аэронефов, англичанин, весь взволнованный и задыхающийся.
— Отправляйся немедленно вслед за французом, который убежал, — вскричал Тимур: — догони его, верни его. Иначе ты поплатишься головой.
Англичанин не возразил ни слова и мгновенно исчез.
Тогда Тимур подошел к лежавшим женщинам и велел их подобрать, Капиадже очнулась. Она увидела над собой склонившего отца, и личико её исказилось выражением боли. Одежда Нади была вся покрыта кровью, и она не подавала никакого признака жизни.
— Надя! — глухо вымолвил завоеватель: —Раненая!.. Быть может, мертвая!
Обернувшись к Капиадже, он спросил ее суровым и взволнованным голосом:
— Каким образом ты здесь, дочь моя? И что это случилось с Надей?
Дрожащая Капиадже не отвечала. Сильная рука Тимура больно сдавила её плечо. Она застонала от боли. Кинжал, который она держала в руке, со звоном упал на землю. Тимур увидел это.
— У тебя кинжал? Это ты ее ударила, несчастная?!
И он занес руку над головой молоденькой девушки, но остановился, услыхав голос, произнесший:
— Нет, это сделал я!
Боттерманс, успевший придти в себя от оглушения, понял, что все потеряно для него, раз Надя мертва, и пожелал, в последнем порыве своего благородного сердца, спасти Капиадже от гнева отца и соединиться с той, которую любил. Тимур яростно повернулся к нему.
— Да, Надя хотела помешать нам убежать. Она удерживала Меранда, Капиадже угрожала нам своим кинжалом, тогда я поразил ту, которая нам уже раз изменила и теперь изменяла вторично…
Он не успел кончить. Тимур сделал знак, и тяжелая сабля одного из всадников раздробила голову мужественного европейца, который повалился на тело Нади, заливая ее своей кровью. Германн был также прикончен. Тимур вернулся в Самарканд, увозя с собою обеих бесчувственных женщин — так как Капиадже от волнения потеряла сознание. И во время этого печального возвращения завоеватель ехал, низко склонив свою гордую голову, которой впервые коснулось мрачное крыло враждебного ему рока.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Европа против Азии
I. Сенсационное возвращение
Неподалеку от дома инвалидов, в маленьком отеле на Авеню-де-Сегюр, фасад которого прячется за листвою больших каштанов, и позади которого находится «парк в миниатюре», явление столь редкое в современном Париже, так густо застроенном, мать и сестра капитана Меранда молчаливо сидели за работой. Они находились в маленькой зале с дверью, настежь раскрытою в сад, и наслаждались свежестью солнечного полудня в конце лета. Их работа казалось несколько странной для нежных женских рук. Они нарезывали длинные полосы полотна, сшивали их вместе и скатывали в плотный сверток. И в этой мирной обстановке внезапно вставал образ войны, вызываемый видом предметов, предназначенных для перевязки раненых.
Вся Европа готовилась уже теперь к буре, зародившейся в глубине Азии, отдаленные раскаты которой заставили, наконец, насторожиться недоверчивые и беспечные европейские правительства.
Мысли обеих женщин были далеко от их машинальной работы, или, вернее, их печальная работа постоянно наводила их на мысли о том, чье отсутствие, означающее, быть может, смерть, вот уже три месяца терзало их души. Они никогда об этом не разговаривали и с особенной тщательностью избегали всего, что могло бы выдать друг другу их ужасное томление. Они скрывали свои страхи, все увеличивавшиеся по мере того, как время шло, приближая к ним час нашествия, без сомнения, уже поглотившего на своем пути родного им человека. Они, напротив, делали вид, что непрестанно ждут его возвращения, которое становилось все менее и менее вероятным.
Чириканье воробья, нахально подлетевшего к самым коленям девушки, заставило ее поднять голову. Она заметила, что две крупные слезы медленно ползли по щекам её матери. Быстрым и живым движением молодая девушка вскочила, бросилась к ней, обняла её шею руками и прижалась к её лбу долгим поцелуем. Мать ответила на её ласку глухим рыданием. И с её уст, как бы против воли, сорвался вопрос.
— Что пишут в газетах?
— Увы! Всегда одно и тоже! Русские все отступают перед дикими полчищами. Кавказская армия и множество казаков истреблены у Казани. Но Европа, наконец, взялась за ум. Решено заключить всеобщий союз 175 против врага. У нас уже отданы соответственные приказания армии и флоту! — Грудь молодой девушки поднялась от сдержанного вздоха.
— Робер Дюбарраль предупредил меня, что через два-три дня он уезжает!
— А «оттуда» — ничего! — слабо пробормотала мать.
Раздался звонок. Обе женщины замолчали, и легкая улыбка появилась на устах Шарлотты. Она знала, кто мог звонить в этом часу. Друзья их семьи, уважая их горе, сделав все, что было возможно, чтобы успокоить их всяческими утешительными иллюзиями, мало-помалу, перестали тревожить своими вторжениями в их добровольное затворничество. Только адмирал Видо, друг покойного адмирала Меранда, и Робер Дюбарраль, жених Шарлотты, составляли исключение и знали, что им будут рады, когда бы они ни явились. Робер Дюбарраль был моряк, товарищ Поля Меранда. Он был помолвлен с Шарлоттой всего за несколько дней до отъезда Поля, и по обоюдному согласию свадьба была отложена до возвращения брата, миссия которого должна была продолжаться не более года. Кроме того, Робер Дюбарраль должен был, вскоре после отъезда Меранда, отправиться на Антильские острова и вернулся оттуда только лишь тогда, когда разнеслась весть о желтом нашествии и распространила такую тревогу, что сочли нужным отозвать домой все свои морские военные силы.
В самом непродолжительном времени он должен был уехать снова, так как морской министр обещал ему поручить командование одним из первых пароходов, предназначенных к перевозке войск в Палестину, где предполагалось сконцентрировать армию против одного из флангов нашествия. Он просил специального разрешения заняться высадкой самому, в возможной надежде открыть какие-либо следы «Западной международной миссии». Но он не питал на этот счет никаких иллюзий и если и поступал так, то единственно из желания поддержать огонек надежды в сердце той, которую любил.
Его частые посещения действовали ободряющим образом как на мать, так и на дочь. По крайней мере, он говорил с ними о вероятной удаче своих будущих поисков, и их утомленные души отдыхали на мечтаниях, которые изредка являлись на смену их отчаянию.
Сегодня Дюбарраль вошел в комнату с необычной поспешностью. Лицо его сияло оживлением, и, едва переступив через порог, он развернул газету. Обе женщины вскочили со своих мест и тревожно смотрели на него. Так как им показалось, что лицо его не выражает особенной радости, то ими овладел больше страх, чем надежда.