Поезд тронулся. Мы поехали удобно и даже сытно. Нас до отвала накормили радушные хозяева вагона.
Но я частенько подходил к окну и с грустью поглядывал в сторону покинутой нами станции, на платформе которой расстался с некоторой долей своего самомнения и самодовольства…
Пожалуй, тут-то уж расскажу еще об одном из щелчков, который получил из-за своего зазнайства.
Есть у меня несколько фотографий, на которых я снят с гладко выбритой головой. Снимки уже старые, но до сих пор, глядя на них, испытываю я чувство неловкости. Неприятные воспоминания связаны у меня с этими снимками.
Вот их история. Примерно за год до войны режиссер Пудовкин решил поставить фильм о великом русском полководце Суворове. Прославленного военачальника он собирался показать на экране уже в последние годы его деятельности. Как известно, до конца дней своих Суворов был человеком очень деятельным, горячим, волевым и очень «себе на уме». Исходя из этих данных героя, режиссер искал актера, который сумел бы передать все эти качества характера, да и сам был бы если и не стариком, то человеком довольно пожившим на свете.
Найти такого исполнителя было непросто, и сотрудники будущего фильма буквально сбились с ног, покуда не наткнулись, наконец, в одном областном театре на актера, подходившего им по всем статьям.
И примерно в это же время один знакомый случайно спросил у меня:
— Что это? Неужто у вас в кино нет актера, который мог бы сыграть Суворова? Зачем надо искать артиста на стороне?
И я подумал: «А почему бы мне не взяться за эту роль?.. Я теперь не снимаюсь, никаких планов на интересную работу у меня пока нет… Вот и правильно. Сыграю Суворова!.. Конечно, я не очень подхожу к этому образу по возрасту — меня нужно сильно старить гримом, но ведь играл же я стариков-то… Правда, и внешне я совершенно не похож на него: он был сухонький, маленький человек с острыми чертами лица, а я, наоборот, плотный, круглолицый… Да ведь я же актер, ну, пусть будут у меня недочеты в обличье, но ведь уж сыграть-то я его сумею».
Я позвонил в съемочную группу картины, что делаю заявку на роль Суворова. Мне ответили, что как раз в эти дни исполнитель роли уже найден… Но, безусловно, если я настаиваю, то мне могут устроить пробу.
— Пожалуйста, пожалуйста… Готов пробоваться!
Я был уверен, что роль будет за мной: ведь я человек уже опытный, в кинематографии известный, а мой соперник — новичок. Должны же будут посчитаться с моим желанием и режиссер и киностудия! Тут и сомневаться нечего — роль будет моя.
Я пошел в парикмахерскую и обрил голову.
— Для чего? — спрашивали знакомые.
— Для роли Суворова, — отвечал я спрашивавшим, — чтобы легче было наклеивать парик… Для Суворова! — говорил я уверенно.
А Суворова-то я и не сыграл. Мне не дали эту роль, так как другой кандидат был значительно лучше меня — убедительнее выглядел, лучше играл, по всем статьям больше подходил к этой роли.
В воспоминание об этом несыгранном образе осталась у меня только гладко обритая голова. Как вы думаете — приятно было смотреть на себя по утрам в зеркало? Волосы отрастали медленно, и примерно полгода я наблюдал свою противную, круглую, как арбуз, голову. Я попрекал себя за зазнайство и самоуверенность, каялся в отсутствии объективности, давал себе обещания никогда больше не хвалиться и трезвее глядеть на себя и на свои возможности… но голая голова долго меня не прощала. Это был хороший урок, он, по-моему, на много лет сделал меня и скромнее и осмотрительнее.
Иногда стыд перед собою бывает и горше и сильнее, чем перед людьми. Так и у меня этот случай жил в памяти и ярче и дольше, чем все прочие уроки, полученные мною.
Впрочем, бывало и так, что люди искренно благодарили меня за мой труд. И я принимал эту признательность, как честно заработанную мною, лишь бы она не переходила некоторых границ, а в этих случаях вместо радости появлялось чувство неловкости.
Я возвращался домой из Польши. Оторвался от всей делегации и ехал один, торопился поспеть в Москву ко дню рождения дочери. Пятого ноября вечером поезд прикатил в Брест. В те годы там надо было делать пересадку. Ждать отправления московского поезда пришлось часа два. Я бродил по вокзалу, гулял по перрону, досадуя на то, что время ожидания тянется так медленно. Но, пожалуй, только я один и жалел об этом, так как у остальных пассажиров, будущих моих попутчиков, было достаточно предотъездных забот.
И вокзал и платформы были забиты людьми в военной форме. Солдаты и офицеры наших частей, стоявших в Германии, тоже ехали домой, в отпуск. Настроение у них было радостное, праздничное. Впереди встречи с родными, с друзьями, которых каждый уже давно не видел. На носу великий праздник, а кроме того, что греха таить, неплохо было и освободиться на время от строгой армейской дисциплины. И уж совсем приятно было нарушить «сухой закон», твердо соблюдаемый в воинских частях.