А месяца через три-четыре гроб с его телом был привезен с побережья Балтики в этот же самый Дом кино…
…В конце сороковых годов на пражской студии «Баррандов» московские кинематографисты сняли цветной фильм «Смелые паруса». Картина оказалась неудачной, но затраченные деньги — валюту жалко было выбрасывать на ветер, и попробовали помочь делу: так как картина состояла из трех новелл, то решено было раздать их опытным режиссерам, чтобы они с помощью перемонтажа и добавочных досъемок попытались бы, сколько можно, поправить неудавшуюся киноленту и в конце концов выпустить все-таки ее на экраны.
В спасители призваны были: Л. Арнштам, Вс. Пудовкин и С. Юткевич. Я оказался в группе Всеволода Илларионовича. Наша новелла повествовала о том, как, закончив войну, солдат возвращается в родной дом. После недолгих сборов уехала наша бригада в деревню, километров за двести от Москвы, так как снимать деревенские сцены на фоне мосфильмовских декораций или в подмосковных поселках Пудовкин не соглашался. Да это было и естественно для художника, который всегда старался заглянуть в самую глубину человеческой жизни, показать неприкрашенную ее правду.
О чем бы ни рассказывала его картина, о наших ли днях, о давно ли минувшем времени, всякий раз добивался он достоверности, подлинности представляемых им людей и событий.
Правда человеческой жизни — она и была основой его произведений.
При всем том Пудовкин не засорял свои картины мелкими бытовыми подробностями только лишь из пристрастия к ним самим, а отбирал существенные, характерные детали, которые и создавали атмосферу времени и оттеняли смысл происходящего.
Если сравнить «Александра Невского» с «Мининым и Пожарским», то становится очевидным, на мой взгляд, различие между оперностью и красивостью одного фильма и стремлением к верности обстоятельств, к жизненной правде в другой картине. И ясно было бы, что дело не в разности жанров этих фильмов, а в том, как художники смотрят на жизнь.
На съемках сцены боя русских с интервентами в этом историческом фильме Пудовкин сам с репортерской кинокамерой в руках врывался в самую гущу «сражавшихся» противников и снимал все, что попадало в поле зрения объектива его киноаппарата: мечи, копья, головы лошадей, утоптанную землю, облака, раскрытые в крике рты воинов, вытаращенные глаза… Снимал то, что невозможно достоверно изобразить актеру, но что сообщает эпизоду картины убедительность действительно происходящего события. В том и была сила знаменитого пудовкинского монтажа картины, что короткие «документальные» кадры, вставленные в эпизод, придавали не только динамичность действию, но и жизненную правду всей сцене.
Гоняясь не за красивостью кадра, а за достоверностью изображаемых им событий, он не успокаивался до той поры, пока не изгонял из снимаемого эпизода всякую фальшь, надуманность и театральность.
В том же «Минине и Пожарском» он являлся на съемки массовых сцен с кистью и ведерком, наполненным какой-то вонючей черно-коричневой жидкостью. Это была им самим изобретенная смесь воды, сажи, грязи и еще какой-то остропахнущей чертовщины. Он расхаживал между участниками массовки и высматривал тех, кто, по его мнению, был наряжен слишком чисто и аккуратно. Тогда он вытаскивал из ведра кисть и самолично старательно замазывал их одежду и лица своей ужасающей смесью.
— Грязь на костюме — правда на экране… Вы не на именины явились, а сражаетесь с врагами!.. Ничего, ничего… давайте-ка я вас обработаю!
Так и в фильме, который ему досталось чинить и латать и который теперь назывался «Три встречи», Всеволод Илларионович старался работать как можно точнее и достовернее. Стесненный рамками чужого материала, вынужденный следовать слабой драматургии готового сценария, он самоотверженно трудился над тем, чтобы показать правду человеческих отношений и правду тяжелого крестьянского труда.
Ему и здесь удалось этого добиться, хотя не его вина, что вся картина и после капитального ремонта все-таки осталась произведением неудачным, неуклюжим.
Во время нашей экспедиции жили мы в деревенской избе, умываться бегали на речку, снимали на полях колхоза. И Пудовкин, загорелый, веселый, довольный бытием, так быстро и так естественно приспособился к новым для него условиям жизни и работы, как будто был исконным деревенским жителем. Но неизменной оставалась в нем его горячность, его постоянное свойство целиком отдаваться делу, за которое брался.