Один Серега Колесников спросил:
— А как насчет театра?
— А что театр? Талант нужен настоящий, а не домашние способности… то, что годится в провинции, большому городу не нужно!
По ночам думал — выходило, что верно решил. С чего это меня возьмут? Данных каких-нибудь особенных нет, а вот противопоказания налицо — застенчивость, например. Да еще и в самой большой степени. Хорошо знал я это за собою. Правда, в спектаклях она вроде бы пропадала, да ведь это в Нолинске, когда в зале все родственники и знакомые. А в настоящем-то театре, в большом городе и рта раскрыть не посмею. Припоминал, какой я неловкий с незнакомыми людьми. Даже к приятелям своим Ване Палину и Вите Янковскому не решался приходить домой. Мнусь, мнусь, бывало…
Мать скажет:
— Ну, чего ты?
— А вдруг спросят, зачем пришел?
— Никто не спросит.
— Да нет… неловко…
В дом к Скрябиным и то ходил только вместе с матерью. А уж там всегда принимали с открытой душой. Были мы в родстве, и мать частенько забегала к ним — поплакаться на судьбу: мать одна везла на себе весь дом. Личная жизнь у нее не складывалась. У Скрябиных же, бывало, ее и пожалеют, и приласкают, и добрый совет дадут. Все равно и туда в одиночку пойти я ни за что не решался, хотя у Скрябиных на квартире стоял мой одноклассник Ваня Репин.
Дом у Скрябиных был хоть и небольшой, но о двух этажах. Гостей добрая Анна Яковлевна принимала в столовой, на первом этаже, за длинным обеденным столом, в конце которого стоял могучий медный самовар. У другого конца стола — низкое деревянное кресло — постоянное место хозяина дома.
По воскресеньям, после поздней обедни, за которой он пел на клиросе густой октавой, старательно, но фальшиво, Михаил Прохорович, скрипя своей деревянной ногой, забирался в кресло и уж не покидал его до самой ночи. Разве только на короткие минуты, по самым крайним обстоятельствам.
Рядом с креслом ставилась корзина с пивом. В одиночку Михаил Прохорович расправлялся со всеми двадцатью бутылками и красный, как вареная свекла, принимался стучать костылем по полу и громогласно вопрошал свою тихую и милую супругу:
— Аня! Кто в доме хозяин?
— Ты, Мишенька, ты! — успокаивала его Анна Яковлевна.
На верхнем этаже дома бывали мы реже, и потому, наверное, эти посещения помнятся не все вместе, а каждое в отдельности. Хорошо помню, как слушал я там трио — скрипки с виолончелью. До этого приходилось слышать только духовой оркестр Нолинского гарнизона, исполнявший марши, да другой, тоже духовой ансамбль, игравший танцы в железнодорожном саду на станции Дебальцево.
Большое семейство Скрябиных — шесть братьев и сестра — редко собиралось вместе: четверо младших учились в разных городах, а потом стали работать в других местах и в Нолинск заглядывали редко.
В этот раз сижу я в гостиной. Здесь так чинно расставлены по стенам стулья, повсюду разложены кружевные салфеточки; за круглым столом сидят приезжие, незнакомые мне братья Скрябины, внимательно углубившись в нотные тетради. Хозяева и гости слушают музыку из соседней комнаты, куда открыта дверь.
А я один. Музыканты в стороне и заняты своим делом, слушатели за стеной, мне их не видно.
Вот братья переглядываются, поднимают свои инструменты, один начинает топать ногою по полу, и все они сосредоточенно водят смычками по струнам. Очень ясно я помню, как они потихоньку раскачиваются то вперед, то назад, то в стороны… Помню, как бегают солнечные зайчики на блестящем крашеном полу, как скользят солнечные блики на полированном дереве скрипок, но все это картинки немого кинематографа, так как не помню ни одного звука музыки, позабыл ее начисто.
Но, видно, и концерт меня увлек, и по застенчивости не решился я ни помешать музыкантам, ни попросить кого-нибудь из слушателей отвести меня в надлежащее место, только через некоторое время я уже, как новый Робинзон, оказался на острове посреди океана, который был создан при моем непосредственном участии. Сиденье у стула сплетено из соломы и потому не могло послужить плотиной…
Ну, это дни детства, а вот теперь, в конце юности, поехал я в Петроград учиться. Первый этап нашего путешествия — лошадьми до пристани Медведки, чтобы потом пароходом добираться до Вятки. Три тарантаса выехали из города. Ямщики отвязали колокольчики под дугой, и под милый их перезвон переехали мы через Вою и взобрались на гору в Чащино. Здесь, как по команде, все путники привстали на сиденьях и обернулись на Нолинск.
— Прощай, городок! Когда-то свидимся снова?..
ДОРОГИ