Уж и не знаю, какая это была звезда, под которой я появился на свет, только обрекла она меня на постоянные разъезды. Самые первые и давние мои воспоминания связаны с дорогой. Все-то едем — я, мать и сестра. Едем в плетенном из ивовых ветвей тарантасе по Медведскому тракту. Он широкий, с избитыми колеями, его обступают огромные, корявые березы.
Звякают бубенцы на конской сбруе, пахнет свежим лошадиным навозом, а мы сидим на мягком сене и уже полны ожиданием дальней поездки. Вот доведет нас этот тракт до пристани Медведки, и откроется река Вятка. Погрузимся на белый-белый пароход со странным названием «Аркульский затон», и повезет он нас мимо Мамадыша, Кукарки, мимо Вятских Полян к Соколкам. И будут стоять по берегам темные еловые леса, и потянутся по левой стороне желтые песчаные отмели. И тогда капитан замедлит ход «Аркульского затона» и из своей рубки на верхней палубе короткими гудками вызовет на нос парохода матроса. Тут самый раз подбежать к нему поближе и получше разглядеть, как длинным, окрашенным в два цвета шестом он начнет мерить глубину реки. Матрос станет перегибаться через борт и, глядя на отметки на шесте, примется протяжно выкрикивать, упирая на букву «о».
— Три с половиной… Три с половиной… Четыре… Три с половиной… Три!.. Три!..
И тут вдруг заскрипит песок под днищем парохода, а пассажиры начнут беспокоиться: «Ах, батюшки мои, вот еще, не дай бог, сядем на мель!..»
А кто-нибудь подольет масла в огонь: «И очень просто… Вода-то какая малая… Прошлый рейс целую ночь с места сдвинуться не могли. Пришлось пассажиров на берег ссаживать, чтобы облегчить пароход-то…»
Ну, какие там мели нам ни встретятся, а дня через два придем мы в Соколки. Это приметное место в нашем путешествии. Тут тихую нашу Вятку захватит в свои берега беспокойная, желтоводная Кама. А нас встретит наш дальний родственник, который заведует пристанью. С хитрой улыбкой поведет он нас по сходням, подтянет к берегу большой ящик, который плавает рядом с рыбачьими лодками у дебаркадера, отопрет верхнюю его крышку. Мы заглянем внутрь и увидим — темные остроносые рыбины, как тени, беспокойно и быстро скользят и извиваются в тесном пространстве садка.
— Какова стерлядка?.. Отбирайте на уху!
— Нет уж, Пантелеймон Яковлевич, вы уж сами…
И через час мы едим прозрачную, ароматную уху и паровую стерлядь — самый тонкий деликатес рыбного стола. А приветливый хозяин станет нас потчевать и выспрашивать нолинские новости. Но новостей мало. Какие там в Нолинске новости! Разве только то, что в женскую гимназию прислали новую директоршу-баронессу.
— Настоящую… баронессу?
— Будто провинилась перед правительством — в ссылку ее к нам…
Из Соколок за сутки — уже по Волге — дойдем мы до Казани. Высадимся на пристани, будем с сестрой сторожить вещи, а мать пойдет узнавать, чей пароход отправится вниз по реке прежде — общества «Кавказ и Меркурий», «Самолет» или «Русь»? Мать уйдет надолго: пристаней много, и растянулись они далеко вдоль берега. Но нам ждать не скучно — все кругом занятно, не по-нолински шумно и беспокойно. Куда ни глянешь — высятся штабеля ящиков, коробов, корзин. Грузчики, совсем такие, как у Репина на картине «Бурлаки», — здоровые мужики с кожаными подушками на спине, широко расставляя ноги, обутые в лапти, быстро ходят по трапам, разгружая и нагружая пароходы. Иной раз смотришь как на чудо какое — вроде бы сам собою шагает огромный тюк на коротких ногах: человека, который тащит его на себе, и не видно из-за груза. Оступись, шагни чуть в сторону от узких мостков — и раздавит грузчика его ноша. Потому работают они молча, сосредоточенно. Но есть удальцы, которые носят свой груз впробежку, будто играючи, да при этом еще и шуточки отпускают. Видно, забористые, потому что каждую из них товарищи встречают смехом.
Во всякой артели грузчиков есть такой забавник, озорник. Рядом с ним работа идет легче, веселее. И не только его приятели, а и пассажиры парохода и прохожие оборачиваются на него с улыбкой. А он, как артист, чувствуя внимание и симпатии зрителей, ходит все бойчее, шутит все солонее и озорнее…
По всему берегу разносятся крепкие запахи смоленого каната и соленой рыбы. Кричат татары — продавцы ярких сафьяновых сапог и цветастых туфель, гремят по булыжникам телеги, ржут лошади, гудят пароходы… И не успеваем мы наглядеться и наслушаться всей этой сутолоки и новизны, как уже мать зовет нас издали: «Торопиться надо, через два часа уезжаем!»
Новый наш пароход не чета тому, на котором мы пришли в Казань: огромный, с двумя палубами, он, право, не меньше, чем реальное училище в Нолинске. На верхнюю палубу нас, из третьего класса, не пускают: там гуляют и сидят у широких окон ресторана важные пассажиры в чесучовых костюмах, дамы в кружевных платьях, с маленькими нарядными зонтиками, степенные татары в мягких сапогах с калошами, в расшитых золотом бархатных тюбетейках. Это народ богомольный. На заходе солнца и ранним утром они расстилают на корме коврики и долго молятся, то подымая руки к небу, то прижимаясь лбом к полу, и что-то шепчут. Что? Никак не могу разобрать, только иногда слышу: «Алла… Алла…»