Пушкину узка стала дорога, по которой торжественно шествовал Державин.
Гениальная опера Глинки «Иван Сусанин» была осмеяна тогдашними меломанами.
Будущих передвижников выгнали из Академии художеств за то, что они отказались писать картины на сюжеты, предписанные академическими традициями.
Станиславский в девяностых годах прошлого века восстал против привычных форм театральных представлений. Он основал новый театр, построенный на иных принципах организации спектакля, на иной манере актерской игры, чем это было принято во всех городах и весях Российского государства. У нового пророка новый театральной веры появились восторженные поклонники, но оказались, и в большом числе, яростные противники, считавшие, что путь Станиславского ведет театр к гибели.
Новаторство МХАТа привело весь русский и советский театр к большим победам в искусстве. Однако превращение метода Станиславского в некую догму полтора-два десятка лет тому назад стало вдруг тормозом в дальнейшем развитии сценического искусства. В жизни наших театров наступила уравниловка, единообразие, и как следствие этого появилась серость, скука для зрителей и для самих театральных деятелей. Но стремление художников театра жить в ногу со временем, желание растить свое искусство вровень с развитием всей жизни страны и народа привело к тому, что «метод Станиславского», неправильно истолкованный, как предел достижений художника в театре, перестал быть для них катехизисом.
А примером и образцом стала сама жизнь этого неугомонного человека. Его жизнь, в течение которой он беспрерывно шел все вперед и вперед, отбрасывая найденное прежде, отказываясь от того, что стареет, становится косным, застывает в своем развитии. До последних дней своего существования, беспокойно и настойчиво пытался он совершенствовать свое искусство, искать путей к тому, чтобы оно было оружием людей, прокладывающих новые дороги жизни человечества.
Кто-то сказал: «Новое время — новые песни!»
Так было раньше, так происходит в наши годы, так будет и в будущем искусстве.
А кардинальная смена направлений в искусстве обычно была связана с переменами в общественной жизни народа, с историческими потрясениями.
Стало быть, закономерно и понятно, что именно в первые же годы мирной жизни государства многие молодые художники стали искать свои пути и формы в искусстве. Это было естественно, так как их творчество должно было теперь служить иной, чем прежде, аудитории, должно было представлять людям иных героев и проповедовать иные идеи.
Не обходилось, конечно, и без крайностей. «Новому искусству нужны новые формы», — убежденно заявляли молодые живописцы, писатели, режиссеры… И под этими лозунгами среди других открывались выставки работ «левых» художников — супрематистов, кубистов. Раскрашенные геометрические фигуры — белые квадраты, черные круги, сумятица пестрых цветовых пятен, сочетания переплетающихся линий — заполняли полотна выставленных на обозрение произведений живописи.
А перед ними толпились рассерженные, или встревоженные, или глубоко задумавшиеся зрители, старавшиеся освоить непонятные создания фантазии.
«Король заумников» — Крученых выпускал свои литературные манифесты. Велимир Хлебников провозглашался футуристами гениальным русским поэтом. Имажинисты, «ничевоки» и прочие и прочие литературные группы заявляли свои творческие позиции и утверждали, что только их произведения и есть истинный путь развития современной литературы…
По городу ходили слухи, что какой-то близорукий юноша необыкновенного таланта сочиняет своеобразную, но удивительную по силе музыку…
Повсеместно открывались большие и малые театры, каждый из которых старался поразить зрителей необыкновенной манерой театральных представлений, — Пролеткульт, Молодой театр, Театр Терентьева…
Театр Мейерхольда гремел на всю страну. Эйзенштейн поставил пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты» («Мудрец»), и во время этого спектакля будущий кинорежиссер Александров ходил по проволоке над зрительным залом.
Проповедники новых направлений в искусстве появлялись во множестве, громогласно и самоуверенно заявляя о себе и своей программе, однако многие из них быстро и уже безо всякого шума пропадали в безвестности.
Я — провинциал, для которого последними открытиями в литературе были сочинения Андреева и Брюсова, вдруг узнал о футуристах.