Слух мой, воспитанный на народных песнях и церковных напевах, поражался резкостью, диссонансами первых джазов и композициями Онеггера. Музыка, которая, как мне казалось, существовала постоянной и неизменной чуть ли не от сотворения мира, оказывается, тоже менялась, приноравливаясь к беспокойному веку нашей жизни.
Передвижники-живописцы, самые живые и революционные, как твердо мы были убеждены в своем захолустье, оказались людьми уже отсталыми и отжившими, так уверяли нас полотна художников «мира искусства», кубистов и беспредметников, которые ошеломляли своей необычайностью и непонятностью.
Как голодный человек кидается на пищу, так и молодой провинциал, открывший для себя все эти невиданные, потрясавшие его разум и чувства достижения искусства, не мог остаться к ним равнодушным. Увидеть все новое, понять его, приобщиться к нему, стать рядом с оригинальными пролагателями новых путей творчества — вот что должен был сделать и всякий начинающий актер.
«Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!» — эти слова пела вся страна, и народ поступал согласно этой песне.
Так не должен же отставать от них и художник!
Могли ли и мы, студенты Театрального института, оставаться равнодушными ко всем этим течениям, направлениям, стилям, ко всем поискам художников, ко всей перестройке искусств, проходившей в стране? Встревоженные, но не очень-то рассудительные, в потертых гимнастерках и стоптанных сапогах, бросились мы к Радлову. Вперед к новому, неизвестному, но современному!..
Как и во все времена, мы, молодые, были убеждены, что нашими силами обновится старый театр, что именно мы призваны положить основание будущему театру, отвечающему запросам своих современников и своего времени. Потому в группу к Радлову, передовому художнику, как мы его воспринимали, определилась компания тех, кто собирался стать «реформаторами» театра.
В общем-то нас набралось не так уж много. Да ведь, пожалуй, надо было обладать и решительностью и стойкостью в своих убеждениях, чтобы с первых же, еще не самостоятельных шагов в творчестве уже отважиться идти против традиционного, привычного театра и искать неведомо что, но только иное, еще не бывшее никогда, но отвечающее тому небывалому, что происходило на нашей земле.
Было во всех этих поисках и метаниях художников много наивного, озорного, лишнего, часто случалось, что их опыты и открытия ничего не открывали и никуда не вели, но именно среди этих попыток и поисков рождалось искусство Страны Советов.
Многое забыто из того, что начиналось тогда, многое минуло бесследно, но ведь именно с тех лет живут и Театр имени Вахтангова и Театр Революции — теперь имени Маяковского. Тогда же утвердился и прославился на весь свет Мейерхольд. С тех самых годов начали мы слушать музыку Шостаковича. Тогда стали выходить книги Леонова, Федина, Зощенко, Багрицкого. А следом за ними поднялся красный флаг «Потемкина» на экранах кинотеатров, и Павел Власов со своей Матерью отправился в победоносный поход по кинозалам земного шара…
Путь нашей мастерской не был ни таким славным, ни таким победным. Первый показ нашей работы вместо ожидаемого триумфа оказался полным нашим провалом. Мы думали, что полуакробатическая манера поведения наших персонажей, непривычные их интонации, надуманные нами, — они одни должны покорить публику.
Внутренний мир наших героев был изображен нами и поверхностно и примитивно. Мы были на сцене не живыми людьми, а масками в карнавальном представлении.
Экзаменаторы не приняли ни один из отрывков пьес, которые мы им сыграли.
Мы были не огорчены, а ошеломлены, обескуражены, разбиты!.. Как? Те самые сцены и эпизоды, которые так блестяще исполнялись, которые приводили нас самих в восторг, где, по нашему убеждению, так ярко проявлялись замечательные наши таланты и совершенно новаторское актерское мастерство, — эти наши достижения были оценены как отсутствие даже первоначального умения держать себя на сцене! Оказалось, что ввиду полной нашей беспомощности экзаменационная комиссия не смогла даже разглядеть, пригодны ли мы вообще к актерской деятельности!..
Два года жизни, хотя и молодой, два года старательной работы, два года надежд, радостных ожиданий и самоуверенных предчувствий торжества над отсталым, косным искусством, убежденность в том, что мы зачинаем новую эпоху театра, — все это разом и бесповоротно рушилось! Мы, одинокие в своей печали, обездоленные, оказались не в авангарде, а в далеком-далеком обозе армии деятелей театра.
Нет, нет, мы не ждали такого провала. Растерянные, раздавленные, молча сидели в своей аудитории, думая невеселые думы о том, что же теперь делать? Бросать институт? Искать другое прибежище, где бы можно было учиться?.. Но чему?.. А может быть, плюнуть на учение и идти работать? Просто работать… Но куда?.. А не все ли равно. Хотя бы в порт, грузчиком. И силы есть, и опыт, слава богу, накопился в студенческих бригадах…