Так же картинно показывал он, как по правилам балетной символики следовало изображать презрение, восхищение, ненависть и прочие чувства, владеющие персонажами представления.
Много лет спустя, в Индии, глядя музыкальные спектакли индийских актеров, припомнил я эти черкасовские демонстрации. Русский классический балет и индийское танцевальное искусство оказались близки друг другу своей условностью.
Не знаю, долго ли пробыл Черкасов в мимансе знаменитого оперного театра, но это была превосходная школа пластики для будущего артиста драмы. К его собственному врожденному чувству сценической пластичности прибавились еще и впечатления от творчества выдающихся танцовщиков. Не ведая того, они давали свои уроки будущему знаменитому артисту. Огромная сцена Мариинского театра диктовала молодому талантливому миму и четкость движений, и выразительность позы. И конечно же, эти балетные представления припомнились ему и в «Александре Невском» и в «Иване Грозном».
Черкасов пришел в Театральный институт не как большинство из нас, просто материалом, из которого школа должна была вырастить будущих деятелей сцены, он пришел человеком со своим пониманием актерского искусства и уже с некоторым умением и опытом. Впрочем, знание театра было у него чисто практическое. Он никогда не вмешивался в теоретические рассуждения и дискуссии, которые так любили затевать те из нашей братии, которым легче давались разговоры о театре, чем само театральное творчество. Черкасов был по преимуществу актером.
Он играл или пытался играть во всякую минуту своей жизни, в любом месте и во всякой обстановке — то репетировал новую роль, то отшлифовывал старую, то рассказывал анекдот в лицах, изображал кого-нибудь из знакомых, разыгрывал какую-либо сценку или отдавался воспоминаниям, но в любом и каждом собеседнике искал зрителя, перед которым ему не терпелось выступить.
По-моему, он сразу же начинал скучать, как только инициатива в разговоре переходила к кому-нибудь другому. Он начинал чувствовать себя безработным, если кто-то другой в его присутствии занимал внимание собравшихся. Он сразу же отключался от общей беседы, уходил в себя, как будто бы обдумывал свое новое выступление…
Так вот в годы учения он удивлял нас необыкновенным, врожденным и старательно воспитываемым в себе чувстве пластичности, выразительности актерской фигуры на сцене. Один из наших профессоров — режиссер Сергей Эрнестович Радлов как раз и занимался проблемою выразительного движения. Знакомясь с нами, он заявил:
— Ваши таланты, коль они у вас имеются, я не могу ни увеличить, ни сделать более яркими. Я могу только научить вас поведению на театре: актер, стоящий на сцене прямо и плоско, никому не интересен. Зрителям скучно смотреть на него… Вы должны знать, что в человеческом теле есть четыре оси: одна вертикальная, а три горизонтальные, проходящие через плечи, таз и колени. И лишь тогда, когда эти оси смещены относительно друг друга, только тогда вы привлечете к себе внимание зрительного зала!
И мы часами лазали по громадным фанерным кубам, что стояли в наших аудиториях. Мы старательно изыскивали самые разнообразные и необычайные положения тела, чтобы сместить эти чертовы оси.
Черкасов не участвовал в этих изыскательских работах: у него была своя метода тренировок. Он искал выразительные движения не вообще, а конкретно, применительно к данному случаю. Вот, к примеру, он настойчиво репетировал забавный трюк, который выдумал, пользуясь особенностями своего телосложения, — длиннющими руками и ногами и тощим своим туловищем. Он поднимал левую руку на уровень плеча, тут она у него вдруг ломалась в локте и бессильно свешивалась вниз. Тогда, ударя по безжизненной кисти, он раскачивал руку, и через три-четыре толчка она начинала у него крутиться, как если бы в локоть вместо сустава был вставлен шарнир.
Он проделывал очень забавный фокус — хватал правой рукой большой палец левой руки, с силой дергал его, вроде бы отрывал прочь и показывал, что на руке оставались только четыре пальца. Будто бы зажатый в руке, будто бы оторванный палец он запихивал в рот и начинал старательно его жевать, так что оттопыривались щеки. Не справившись с этим делом, он будто бы выплевывал палец в руку, широким движением приставлял его к прежнему месту и демонстрировал исцеленную конечность.