Задачи ученых и инженеров, по-моему, не в том, чтобы выдумать аппараты, которые свели бы на нет всякую затрату человеком своей энергии, а в том, чтобы дать человеку средства справляться с теми силами природы, которые прежде ему не поддавались, в том, чтобы он мог глубже и глубже постигать сущность природы вещей. Не хочу и думать о таком будущем, где люди переложат всю работу на земле на машины, а сами станут надсмотрщиками над роботами. Постоянная работа ума и сердца — вот смысл и радость нашей жизни. Человек — он труженик и затейник, ученый и художник, исследователь, строитель и боец, а не вялый лентяй.
По мне дороже любого изобретения доброе движение человеческих душ.
Горький сказал: «Для лучшего человека люди живут!»
Для лучшего человека, а не для лучшей машины. Новая машина хороша и нужна тогда, когда она помогает делаться человеку свободнее, добрее, внимательнее к миру, в котором он живет и образует общество разумных созданий нашей планеты…
Не хочу только, чтобы поняли меня так, что я ратую за отказ от всякой техники, что я за возврат к ручному труду, что я против всякого поступательного движения. Нет, я за то, чтобы жизнь наша развивалась по всем направлениям. Но я и за то, чтобы сам-то человек, окружив себя механизмами, машинами и аппаратами, сам-то он был бы полон энергии, творческого напряжения и чтобы обязательно был бы в отличной спортивной форме. Чтобы как дома чувствовал себя в космическом корабле и мог бы прожить на необитаемом острове не хуже Робинзона Крузо.
По-моему, один из лучших литературных героев создан Жюлем Верном — это инженер Сайрус Смит из романа «Таинственный остров», человек огромных знаний, смелый и волевой боец, открыватель, мечтатель, покоритель природы.
Смешно думать, что развитие жизни можно задержать, глупо отказываться от того, что человек изобретает и выдумывает, но я твердо стою на том, чтобы не делать машину фетишем, чтобы не возводить ее в ранг своего физического, а тем более духовного двойника…
Вот как далеко от кинематографа ушел я задумавшись. Кто-то проходил мимо меня, кто-то окликал, кланялся — я что-то бормотал в ответ, а думал свое…
Вернувшись из страны размышлений опять в коридор «Ленфильма», невольно усмехнулся своим мыслям. Предлагая читателям не перекладывать на технику того, что он может делать сам, уговаривая его не терять своего творческого запала, инициативы, бодрости и энергии, то есть тех человеческих качеств, которые и сделали его властителем Вселенной, сам-то я, кажется, только того и ждал, чтобы техника усовершенствовала кинематограф, чтобы «великий немой» заговорил. Тогда и мне нашлось в нем место и работа, он помог мне стать на ноги и сделать все то, на что я оказался способен.
— Здравствуйте! — настойчиво повторил кто-то рядом со мною.
Я обернулся. Седоголовый Федор Михайлович Никитин глядел на меня молодыми, веселыми глазами.
Тот самый Никитин, что стал известен еще во времена немого кино, что был героем фильмов «Парижский сапожник», «Обломок империи», имевших большой успех и у нас дома и за границей.
Федор Михайлович улыбнулся моей растерянности, похлопал по плечу и зашагал по коридору. Он уже повернул за угол, а я все глядел ему вслед и вспоминал, как впервые увидел этого артиста здесь, в павильоне кинофабрики. Давно это было, чуть не пятьдесят лет назад!..
Как я хотел попасть в кино, которым я зачарован уже много лет. Сняться бы в каком-нибудь фильме, а потом посмотреть себя на экране. Уж тут можно было бы узнать досконально, что я собой представляю.
Видимо, желание было таким энергичным, что судьбе пришлось подчиниться и предоставить мне эту возможность. Меня таки позвали сниматься! Картина называлась «Родной брат». Это была история пожилого крестьянина, приехавшего работать на завод. О том, как трудно ему, деревенскому жителю, приспосабливаться к непривычным порядкам городской жизни. Я же должен был изобразить сына этого крестьянина, паренька наивного, неловкого в незнакомой для него обстановке города.
В общем-то роль была, конечно, по мне. Она подходила и по возрасту, и по внешнему моему облику, и потому, что я еще не успел освободиться от своего вятского провинциализма, с которым явился в Петроград.
Все и обошлось бы просто, если бы это было в театре. Но на этот раз я собирался трудиться в кино. Так хотел этого, так стремился попасть сюда. Вот он, кинематограф, а я испугался его. Испугался его непривычности, своеобразия: здесь ведь все не так, как в театре.
Искусство актера в том, что, выдавая себя за сочиненного драматургом героя, он старается представить его зрителям так естественно, так правдиво, чтобы они поверили в подлинность существования этого выдуманного человека. И конечно, актеру тем легче это сделать, чем больше будут ему помогать его партнеры, музыка, свет, бутафория, обстановка, в которой разыгрывается представление.