По первому взгляду кажется, что киноактеру работать проще, удобнее, чем его театральному коллеге. Фон, на котором он действует в фильме, гораздо реалистичнее, чем в театре, стало быть, и ему самому легче не играть, а жить в этой обстановке. Декорации комнат выглядят чуть ли не достовернее, чем настоящая квартира. Все сцены фильма, которые у автора задуманы на открытом воздухе, там и снимаются — прямо в поле, в лесу, на городских улицах. Уж это куда естественнее, чем в театре: там ведь все условно — и пейзажи, написанные на холсте, и картонные стены и двери. А в переполненном зрительном зале сидят сотни людей, внимательно следящих за всеми действиями актеров.
Но дело-то в том, что хотя я на съемке, и иду по настоящей дороге, и стою на берегу самой доподлинной реки, но каждое мое движение караулит объектив киноаппарата. Я как на привязи у него. Больше того, я должен постоянно помнить о нем, должен подлаживаться к нему, чтобы он не терял меня из виду. Ходить, смотреть, жестикулировать я могу только так, как диктует мне оператор. Я должен рассчитывать каждый шаг, каждый поворот тела, всякий взгляд и взмах руки. Так что свобода-то моя призрачна, а реальность моего положения условна пожалуй еще больше, чем на сцене.
И чем ближе знакомишься с условиями работы актера в кино, тем яснее видишь сложность его труда. В кино нет последовательности развития действия, эпизоды сценария снимаются не в том логическом и временном порядке, как они изложены у автора, а вразбивку, так, как это удобнее, выгоднее для студии, и потому на съемках фильма путаются все начала и концы сцен и эпизодов.
В театре, погрузившись в атмосферу спектакля, актер целый вечер не выходит из нее. Поселившись в мире, созданном его фантазией, он живет в нем до конца представления, отрешившись на это время от своих личных дел и настроений. Вместе со своим героем живет он краткой его жизнью, перенося его и, стало быть, свои невзгоды, радуясь его и своему счастью.
В кино актер только на считанные секунды входит в вымышленную страну, созданную его воображением, и тут же покидает ее, так как ход действия картины раскрывается перед зрителем отдельными кадрами, а каждый кадр обычно размещается всего лишь на нескольких метрах пленки.
Прямо из суматошной обстановки съемки актер должен перешагнуть порог той выдуманной жизни, куда посылает его автор. И не успев обжиться в ней, он уже уходит из нее, опять в ту же реальную действительность киностудии или съемочной площадки. А через несколько минут ему придется повторить тот же самый переход туда и обратно, так как этого потребует режиссер или оператор или же сам актер, недовольный своей работой.
Еще одной театральной условности нет в кино — нет ни партера, ни галерки — словом, зрителей. По первому взгляду, вроде бы это и удобнее актеру. Легче отречься от самого себя, вообразить, что ты не тот, кем привык быть в жизни, а тот, кем должен стать в картине. Да вот ведь какая странность — публика в зале не мешает, а помогает актеру. Помогает своим вниманием, своим сочувствием к судьбе его персонажа.
Не обо всех трудностях и особенностях актерского труда в кино вспомнил я сейчас. Но, верно, и этого довольно, чтоб увидеть, что артист театра на первых порах может почувствовать себя в кино неуверенно, неловко, не сразу может приспособиться ко всему своеобразию новой работы.
Вот таким растерянным и испуганным оказался я в первые дни съемок в первой своей кинокартине. Да добавлю еще и то, что ведь фильм-то был немой. До звукового кино надо было еще дожить лет пять-шесть. Я был лишен главного своего оружия, основного своего умения — владеть живым, звучащим словом.
Как сказать без звука «нет» или «да»? Впрочем, это еще не так сложно: можно покачать головой либо махнуть рукой — поймут и партнеры и зрители. А как рассказать то, о чем думает мой герой? Как передать зрителям его желания, его настроения, не пользуясь речью? Попытаться изобразить это мимикой? Но я боялся, что получатся одни гримасы, объектив киноаппарата покажет их зрителям и те увидят, что перед ними на экране не персонаж драмы, а кривляющийся актер…
Я приходил в декорацию до начала съемки, оставался в павильоне во время обеденного перерыва, чтобы в одиночестве отыскать манеру поведения моего героя, чтобы приспособиться к обстановке, в которой будет проходить очередная сцена. Для того, наконец, чтобы попробовать найти замену слова жестом, движением. У партнеров перенять это было трудно: они так же, как и я, впервые оказались перед киноаппаратом — начинающие киноактеры, выпускники, студенты. А мне нужно было посмотреть, как работают перед киноаппаратом опытные мастера киноискусства.