Конечно, в первую очередь ими воспользуется художник Еней, чтобы верно одеть действующих лиц, чтобы правильно построить и оформить декорации улиц и рабочих жилищ, барских квартир и дешевых трактиров. Но и нам, актерам, тоже и важно и интересно было полистать пожелтевшие страницы и попробовать уловить дух ушедшего времени.
Это уже была работа над ролями. Но сколько бы мы ни прочли книг, сколько бы ни наблюдали родственников наших героев, сколько ни беседовали о своих ролях — ни у одного из нас роль еще не была готова. Она была обдумана, но ведь ее следовало еще сделать видимой и слышимой для зрителей. Ее надо было сыграть! А для этого нужно примерить на себя все выдумки и находки. Надо заставить участвовать в работе над ролью не только разум, но и чувства. Обязательно чувства! Ведь актер играет живого человека, не только думающего, но и волнующегося.
И совсем это не просто — найти меру чувствований и переживаний. Если актер будет просто имитировать чувства своего персонажа — они будут внешними, неубедительными. Они должны возникать у актера в результате действий, поступков его на сцене. Актер не должен взывать к жалости зрителей — дескать, поглядите, как я страдаю, посочувствуйте мне!.. Он должен жить жизнью героя, и пусть сами зрители заинтересуются его судьбой, пусть у них у самих возникнет сочувствие к невзгодам действующих лиц фильма или пьесы.
Не так-то просто актеру удержаться от нестерпимого желания пожаловаться аудитории, вызвать у нее сострадание к своим несчастьям. Такова природа актерского творчества: актер играет для публики и от нее же ждет одобрения своих трудов. Он должен заставить зрителей поверить в правду происходящего на сцене, в истину переживаний своего героя.
На репетициях мы и добивались того, чтобы ходить, говорить, думать и действовать не от себя, а так, как это делали бы Андрей, Дема и Максим, рабочие пареньки из города Петербурга.
Мало еще знать, чего ты, актер, хочешь, надо суметь выполнить свои намерения. А молодым артистам с малым опытом далеко не сразу это удается. Репетируя, мы то стеснялись режиссеров, то смущались партнеров, то есть друг друга, то нам неловко было перед самим собою. Или вдруг нас захлестывал свой собственный темперамент, мы теряли головы, и уже нельзя было разобрать, что происходило на сцене, а только видно было, что актеры волнуются, хотя и непонятно, по какому поводу. Или же наоборот, мы были чрезвычайно рассудительны и невозмутимы, как если бы судьба наших героев нас нисколько не трогала… Да мало ли какие еще препятствия подстерегают художника на пути к созданию своего произведения. Но если он настоящий художник, то не имеет права ни отступать перед ними, ни довольствоваться трудом, завершенным лишь наполовину.
Да ведь на репетиции рядом с тобою трудится режиссер, он не дает тебе успокоиться раньше времени, поможет советом, укажет на твои промахи.
Месяца два пристраивались, примерялись мы к образам своих героев, пробовали жить небольшими эпизодами их жизни. В комнатах Ленинградского дома кино впервые, неуверенно и неточно звучали голоса Наташи, Максима и их товарищей. Обыкновенные стулья преображались у нас в заводские станки. Стены помещения как бы раздвигались, и среди них будто бы проходила рабочая сходка в Озерках…
Нужна была вера и фантазия актеров, чтобы представить себя в обстоятельствах жизни наших персонажей. Но не меньше терпения и надежды должны были раскопать в себе режиссеры, чтобы представить, как мы, актеры, справимся в конце концов со своим делом, дорастем до героев сценария.
Характеры их раскрывались перед нами все полнее и глубже. И пришел день, когда мы поняли, что обделили Максима — не дали ему песню. Были у него лиричность, жизнелюбие, юмор, а песни не хватало. Песни, которая помогла бы ему жить, в которой выливалось его настроение, в которой задумывался бы он над своей судьбою. У Максима должна была быть песня или песни не для слушателей, а для самого себя, в которых отражалось бы его отношение к жизни.
Мы поняли, что без песни образ Максима недостаточно ясно обрисован. Он был суше и сдержаннее, чем хотелось бы нам. Он был серьезнее, чем нужно было для картины. Мы испугались, как бы не стал он походить на назойливого пропагандиста, вместо того чтобы быть человеком, который убеждает людей примером собственной биографии. Мы подумали, что с песней в Максиме яснее прозвучит его русская натура, ее широта, открытость, обаяние.