Мы с Михаилом Ивановичем тоже брались за кии и принимались старательно гонять шары по столу. Но в наших действиях было больше азарта, чем таланта и умения. Жоржу вскоре надоедали наши упражнения, да и заметив, что вокруг нас собиралась толпа наблюдателей, наш педагог прекращал обучение и принимался демонстрировать свое высокое искусство.
Ах, как он играл! Это был подлинный мастер, художник! Он устраивал настоящие представления восхищенной публике. Шары, такие неуклюжие у нас, у Гаева бегали как дрессированные, падали точно и аккуратно именно в те лузы, куда он их направлял. Жорж то играл правой рукой, то перехватывал кий в левую руку, то ставил себе на голову стакан с чаем и в таком положении продолжал все так же точно укладывать шары.
Мы, ученики, восхищались его искусством не меньше, чем остальные зрители, но умение-то наше нисколько от этого не возрастало.
Прошло несколько дней, накануне съемки режиссеры устроили проверку наших достижений и… мы с треском провалились! От волнения я порвал сукно на столе, а мой партнер сломал кий. Расстроенные, огорченные, стояли мы у бильярда, ожидая, что эффектная сцена игры будет заменена какой-нибудь другой, менее выигрышной для актеров. Но один из режиссеров обернулся к кинооператору и спокойно сказал: «Ну что же, как-нибудь выйдем из этого положения».
Как вы знаете, сцена была спасена. Помогло умение кинематографа вершить чудеса. В костюме моего героя, с кием в руках оператор поставил меня у бильярдного стола напротив киноаппарата.
— Начали! — скомандовал режиссер.
Аппарат начал снимать, а я с видом завзятого игрока прицелился и смело ударил по шарам. Результат был плачевный: шары стали бесцельно носиться по столу, ударяться о борта, стукаться один о другой, разбегаться в стороны, но ни один не упал в лузу.
Затем съемку остановили, шары собрали и поставили в исходное положение. Киноаппарат расположили позади меня. Я снял костюм Максима, отдал его Жоржу. Жорж переоделся и занял мое место.
Снова скомандовал режиссер: «Начали!»
Опять заработал киноаппарат, только теперь он уже снимал со спины Жоржа, который мастерски бил по шарам, а они шли точно туда, куда и следовало.
Так мы сыграли эту сцену два раза. Один раз я был Максимом, другой раз Максимом был Жорж.
Таким же манером снималась и игра «короля санкт-петербургского бильярда», только в этом случае Жорж переодевался уже в костюм Жарова.
Наконец сцена снята. Режиссеры получили все ее дубли, вооружились ножницами и принялись ее резать. Рассматривая пленку кадрик за кадриком, они отыскивали те, на которых было видно, как я размахиваюсь кием и ударяю по шарам и… в этом месте ножницы щелкали — раз! Кинолента разрезалась на две части, одна оставалась в руках у «хирурга», а другая, ненужная, летела в корзину под столом. Все куски моей пленки укорачивались, но и пленку Жоржа тоже подрезали, в ней выбрасывались те кадрики, где Гаев прицеливается и ударяет, а оставались те кадры, в которых шары катятся по столу от удара и попадают в назначенные лузы.
Затем ножницы были отложены в сторону, и режиссеры принялись клеить. К моей пленке, где не было конца, они приклеивали пленку Жоржа, на которой не было начала.
И вот склеенную таким образом сцену мы смотрим на экране и видим чудо — оказывается, Максим превосходно играет теперь на бильярде. Шары падают в лузы после каждого удара, вызывая удивление не только зрителей, но и самих актеров. И никому и в голову не приходило, что нашим искусством мы обязаны не своему опыту и таланту, а режиссерским ножницам. Все верили, что и Михаил Иванович и я — замечательные бильярдисты.
Как-то вскоре после выхода фильма на экран, я мимоходом заглянул в один бильярдный зал. Два игрока серьезно и старательно разыгрывали партию, а группа болельщиков внимательно следила за ними.
Вдруг кто-то громко сказал: «Смотрите, Максим!»
Игра тут же прекратилась. Мне сразу же протянули несколько киев:
— Пожалуйста, покажите хоть парочку своих ударов!..
Что было делать? Признаться, что я не умею играть, значило бы глубоко разочаровать своих «почитателей». Я не мог на это пойти.
— Спасибо!.. Спасибо!.. — ответил я. — Как-нибудь в другой раз. Не повезло мне нынче: вывихнул палец!
Я помахал в воздухе здоровой рукой, сунул ее в карман пиджака и торопливо вышел из бильярдной…
Долго трудились мы над трилогией, но долгожителем стал и наш Максим. Много завелось у него знакомых, друзей, приверженцев. По душе пришелся он людям, и готовы были они с ним встречаться, да и не однажды. А добрые отношения к Максиму часто переносили и на меня. Так что и я стал знаком со многими людьми и, что греха таить, стал помаленьку нос задирать — дескать, какой я хороший и какой известный. И в это самое время моего расцвета случилось со мной происшествие, которого до сей поры забыть не могу.