Дальше я ничего не увидел: я плакал…
Долго, долго хранилось у меня ко МХАТу чувство сыновьей почтительности, как к воспитателю, наставнику нашего театрального искусства, взрастившему целую семью театров и питавшему своим творческим методом массы учеников и последователей. Да и сами стены театра, которые были свидетелями великих праздников искусства, видели крупнейших художников нашего века, уже заранее располагали меня к мхатовским спектаклям.
И много раз ходил я радоваться и учиться на «Горячее сердце», на «Дни Турбиных». Но случалось и так, что, несмотря на мою предрасположенность, сам спектакль меня расхолаживал, и я принимался спорить в душе и с «Мертвыми душами» и с «Пиквикским клубом». А бывало, что я отрекался от всякого родства с системой и уходил домой раздраженный.
В один из приездов в Москву я смотрел во МХАТе спектакль по повести М. Горького «В людях». Теперь я уже не помню ни начала, ни конца спектакля, помню только одну сцену в пекарне. Актеры выносили на сцену настоящее тесто, тут же, на наших глазах, лепили из него плюшки, бублики, калачи. Все это было достоверно, натуралистично, по-пекарски профессионально. Но смотреть подобное на сцене скоро становилось скучно (в конце концов для этого не надо ходить в театр, можно просто заглянуть в окно пекарни). Ощущение скуки продолжалось до тех пор, пока на сцену не вышел М. М. Тарханов.
И вдруг в этом дотошном спектакле, где актеры лепили и пекли ненужные и неинтересные зрителям булки, — вдруг все засверкало, обрело смысл и интерес. Во всей силе и блеске открылось великое искусство театра.
Из-за фанерной, но похожей на всамделишную двери выполз бледный, рыхлый, женоподобный, скептического вида человек в белом балахоне и взгромоздился на ларь с мукою. Человек пил водку и с ужимками разбалованного шестилетнего ребенка странно и цинично стал пререкаться с самим богом и рассуждать о подлости человеческого бытия.
Полная опустошенность и отсутствие всякой морали ужасало. Тянуло просто уничтожить эту гадину. И в то же время я ловил себя на том, что смеюсь, смеюсь над этим чудищем, представляемым мне обаятельнейшим актером. Я видел один из самых ярких характеров. Я верил в реальность этого человека, хотя и помнил, что я в театре. Он волновал меня до крайности, и я унес с собою желание быть настоящим человеком. И это желание вложил в меня театр. Я в душе благодарил Тарханова и за это и за то, что он показал мне прекраснейший театр.
Вот они, пять минут театра, о которых я всегда помню, вновь прошли передо мною. Снова я волновался, даже рассказывая о них. Они отобраны моими чувствами, и они держатся в памяти потому, что каждый из этих отрывков есть часть того идеального театра, о котором я мечтаю и которого хочу. Театра реалистического, принципиального и в решении смысла пьесы, и в нахождении сценических форм ее воплощения. Театра взволнованного и волнующего. Театра ярких и глубоких характеров. Театра большого актерского умения и таланта.
Боюсь, что получилось так: дескать, пока я был молод, тогда только и довелось мне увидеть замечательные спектакли и великих актеров. Нынче, стало быть, театр стал хуже и мельче, и среди актеров таланты пропали.
Совсем не так, просто нынешний театр он и живет сейчас: иди и смотри замечательные спектакли Большого драматического театра на Фонтанке.
Иди в театры, смотри и увидишь на сцене Стржельчика, Попову, Лебедева, Лаврова, Борисова, Ульянова, Фрейндлих…
Совсем, совсем еще жива в памяти удивительная, восхитительная игра Андровской в спектакле «Соло для часов с боем»…
БЕНЕФИС
Осенью 1938 года исполнилось двадцать лет комсомолу. По этому поводу в Большом театре был назначен торжественный концерт. Среди ленинградских актеров, вызванных в Москву для участия в этом представлении, был и я. К этому времени уже прошли на экранах первые две картины трилогии о Максиме, и вот именно в обличье этого своего героя я и должен был появиться перед зрительным залом.
Вечер был, да, верно, и остался, для зрителей и для участников памятным и волнующим. И те и другие съезжались сюда с разных концов страны. Многие впервые попали в знаменитый театр. И сама обстановка концерта, и событие, которое отмечалось, — все это было праздничным, радостным для всех, кто до отказа наполнил блестящий, нарядный зрительный зал и кто суетился и обмирал со страху за кулисами, в артистических комнатах, готовясь к своему выступлению.
У меня уже с самого утра душа надежно упряталась в пятки и слабо трепыхалась там, во весь день не показываясь наружу. Раза два до этого был я в Большом театре, но сидел где-то наверху, на каких-то там ярусах, а нынче мне, драматическому актеру, предстояло ходить по сцене, на которой выступали Шаляпин, Собинов и целая плеяда замечательных великих певцов. Нынче я в костюме рабочего парня, с гитарой в руках должен буду петь песенки про голубой шар и про очаровательные очи!..