Я топтался за тяжелыми темными падугами, огораживавшими сцену. Где-то там, за широкой оркестровой ямой, взрывался аплодисментами зрительный зал, затем снова замирал, слушая артистов. А они, закончив свой номер, возбужденные, довольные, проходили мимо меня, улыбаясь тому, что́ только что пережили там, на ярко освещенных подмостках. А я завидовал их самообладанию, их радости и мучился страхом, что меня просто не услышат, что оскорбятся тем, что нахальный парень смеет что-то пищать там, где звучали лучшие голоса мира!
Озабоченный конферансье кивнул мне головой:
— После Козловского — ваша очередь!
Еще того не легче! Петь сразу же после такого певца… Это явный провал. Стыда потом не оберешься. Подумать только — полез петь в Большом театре, когда голоса-то едва хватает на то, чтобы твое пение можно было услышать в обыкновенной комнате, и то при условии, что слушатели будут сидеть не шелохнувшись. Микрофонов тогда на сцене еще не ставили — обходились своими силами, без помощи техники.
А может быть, уйти мне со сцены, пока не поздно? Билет на обратную дорогу в Ленинград уже в кармане. Сяду в поезд и утром дома!
Я обернулся, как раз за спиной у меня стоял человек с серьезным лицом и строго глядел на меня. Подальше у выхода, стоял еще один товарищ.
«Да, — подумал я, — спросят, почему ухожу: плохо… Что же делать?.. А!.. Ну и что?.. Чего уж так унывать? Провалишься? Осрамишься? Ну, так это и будет твое последнее выступление… Слава богу, и сил еще довольно, и старость еще далеко, найдешь себе другую работу, другое занятие… Поживем!..»
Помощник режиссера шепнул за моим плечом:
— Выходите!
Я подхватил гитару, перебирая струны, шагнул из сумерек кулис на яркий день сцены и первое, что увидел — большую ложу, почти вплотную примыкавшую к порталу. А в ложе Сталин и другие руководители, которых сразу же узнал по портретам и газетным фотографиям. Все они дружно повернули головы в мою сторону.
Но мне было уже все равно. Я уставился туда, в громадное темное пространство зала, как будто бы в ночное осеннее небо, в котором где-то там, далеко-далеко, в районе Млечного Пути, что-то слабо мерцало и я был один на один с этим неохватным пространством, с космосом, со временем, с жизнью теперешней и жизнью прошедшей… И было очень тихо. Только слабо тренькали струны моей гитары.
И вдруг оттуда, из темноты и глубины, донесся до меня какой-то добрый вздох, какие-то слова, повторенные доброжелательными голосами, потом я услышал хлопки в ладоши… Тогда я запел и тут же почувствовал, что меня слышат и слушают и что мой голос доходит до самых дальних рядов и самых высоких ярусов…
Я удивился, потом обрадовался, затем понял, что дело не во мне, не в моем умении или таланте, а в том, что Максим стал знакомым и любимым многими-многими моими соотечественниками и что слушают и смотрят сейчас не на меня, а на молодого питерского рабочего, чья судьба, чья жизнь, чей неунывающий нрав стали знакомыми и близкими всем тем, кто сидит там, в зрительном зале театра…
Тревога и неуверенность пропали, и у меня уже хватило духу сказать туда, в темноту, теперь населенную моими доброжелателями: «Тогда вот еще одна песенка Максима — «Очаровательные очи»… И опять все прошло благополучно. Я опять запел в этом огромном зале, а сидевшие в нем люди то смеялись, то затихали… И когда после конца песни я снова выходил на сцену, то аплодисменты шумели и на галерке, и в партере, и в ложе, и громко повторялось имя Максима, от лица которого я только что выступал здесь.
Все было чудесно в этот вечер, и люди, которых я встречал, и разговоры с ними, и погода как будто бы по заказу — сухая, ясная.
После концерта мы, ленинградцы, уезжали домой. Поезд уходил в полночь, но уже за час до отхода многие пассажиры, оживленно беседуя, бродили по платформе.
«Красная стрела» — был тогда совсем особый, единственный в своем роде поезд, в котором большинство едущих людей были знакомы друг другу. Теперь уже не то, теперь отправление «Стрелы» проходит скромно, деловито. А до войны как бы передвижной клуб на колесах отбывал в поездку. Актеры, музыканты, писатели, ученые, военные деятели постоянно путешествовали из одного города в другой, и если не по общей работе, так по совместным переездам знали друг друга. Провожающие, любопытствующие, поклонники и поклонницы собирались на вокзале заранее, чтобы сказать напутственное слово, послушать, о чем говорят, поглядеть, как выглядят знаменитости разного рода. К отправлению «Стрелы» люди приходили как на гулянье. Веселая, говорливая толпа прогуливалась вдоль вагонов. Остающиеся и отбывающие раскланивались во все стороны, переговаривались, разглядывали одни других. Обсуждали последние новости, рассказывали свежие анекдоты…