В тот вечер, о котором я рассказываю, на платформе было особенно людно и оживленно. Разговоры больше всего шли о только что закончившемся празднике. Участники концерта ходили как именинники, знакомые подчеркивали близость к своим знаменитым друзьям, болельщики издали любовались объектами своего обожания… Подали поезд, но толпа не поредела. Пассажиры отнесли багаж в вагоны и опять вышли на воздух. Смех, веселые голоса слышались со всех сторон…
И вдруг как порыв ветра пролетел над платформой. Не все его уловили, не всех сразу он коснулся, но в оживленной толпе появились небольшие группы насторожившихся людей. Шум все еще продолжался, но из него понемногу стали уходить звучность, сила, веселость. И по мере того как утихал человеческий гомон, люди поворачивались в одну и ту же сторону, стараясь увидеть причину, породившую эту тревогу. А еще через минуту все, кто стоял у вагонов, отошли от них и сгрудились на противоположной стороне перрона, а в длинном пустом коридоре остались только одинокие фигуры проводников и несколько человек в военной форме, которые подходили по очереди к проводникам, о чем-то говорили и, видимо неудовлетворенные ответом, шли дальше вдоль поезда.
Поначалу я стоял у своего вагона, примерно в середине состава, но теперь вместе со всеми отошел от него и так же, как и мои соседи, с любопытством и беспокойством ожидал, чем закончатся эти поиски.
Военные подошли к моему вагону, и снова начались тихие переговоры с железнодорожником. Но на этот раз я мог уловить отдельные слова!
— …Едет?..
— Не могу знать.
— Должен быть…
— Не разглядел…
— Должен… Чирков…
— Чирков?..
Глупо было ожидать дальше. Разговор шел обо мне. Среди завсегдатаев поезда однофамильцев у меня не было. И я шагнул вперед.
— Я Чирков, — объявил я, подходя к военным.
Они обернулись ко мне.
— Вы спрашиваете Чиркова? Я Чирков! — повторил я.
— Артист? — спросил старший по команде.
— Да.
— Борис Петрович?
— Да!
— Прошу следовать за нами.
— Но у меня билет на поезд… он отойдет… Я опоздаю…
— Придется задержаться! Где ваши вещи?
— В пятом купе… коричневый чемодан.
Один из военных вошел в вагон и почти сейчас же снова появился в тамбуре с чемоданом в руках.
— Этот? — спросили у меня.
Я кивнул головой.
Проводник, порывшись в своем портфельчике, протянул в мою сторону бумажки.
— Билет… Белье…
Старший небрежно взял их и сунул в карман.
— Прошу!..
К этому времени все пребывавшие на платформе уже успели передвинуться в сторону головных вагонов поезда, и наш отряд зашагал к выходу в город, не встречая никого на своем пути.
В полном молчании вышли мы на привокзальную площадь и уселись в большую черную машину.
— Далеко нам ехать? — спросил я.
— Нет, пять минут.
Машина шла быстро, по середине Кировской улицы. На перекрестках, не задерживаясь, шофер давал сигнал и проскакивал на любой свет светофора. Подъехали к площади Дзержинского, но не остановились около большого дома, а повернули на Красную площадь на секунду задержались около часовых в Спасских воротах и, наконец, затормозили у парадной двери желтого здания, где на блестящей черной доске значилось золотыми буквами: «Совет Народных Комиссаров СССР».
Мы прошагали почти половину длинного коридора тогда шедший рядом со мною человек открыл дверь с дощечкой «Председатель», посторонился, пропуская меня вперед, и сказал:
— Прошу!
Едва я переступил порог, как из соседней комнаты вышел давно знакомый человек. Весело улыбаясь он протянул мне руку:
— Хотели сбежать?.. Нет, Москва город гостеприимный. Погостите у нас пару деньков!.. А домашних ваших мы предупредим.
В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ
Чем старше становится человек, тем чаще начинает он бродить по дальним тропинкам своей памяти, стараясь сызнова увидеть то, что минуло, вспомнить доброе и горькое, что было в его жизни… Для чего? Да, конечно, для того, чтобы снова, хоть мысленно, побывать в своей молодости и хоть в воображении своем пережить еще раз то, что когда-то было волнующим и значительным в его судьбе.