А иногда и листок календаря напоминает тебе дату, которой минуло много лет и которая теперь затронет только разум людей нового поколения, а для тебя-то и для твоих сверстников она была полна волнений, потрясавших самое существование твоего народа…
Прошло уже более тридцати лет, подумать только, больше тридцати лет, как ушла в историю весна великой нашей победы!
У всех, кто пережил годы войны, при всяком напоминании о ней невольно встают в памяти горькие и грозные месяцы тяжких наших военных неудач, но при всем том вспоминаются они и как время нашей стойкости, верности и всенародных усилий — устоять, отбить страшный натиск, сохранить жизнь, честь и будущее такой огромной, такой разной и в то же время единой, бесконечно дорогой страны, которую ты зовешь своей Родиной…
Вот какое возвышенное получилось у меня введение к короткому и будничному рассказу о том, как и мы, работники художественной кинематографии, начали свой труд на войну.
Друзья и товарищи наши, документалисты, с первых же дней, если даже не с первых часов войны, были уже вместе с бойцами и командирами нашей армии — участниками ожесточеннейших сражений. А мы? Что могли сделать мы, если на создание художественного фильма, учитывая и время написания сценария, необходим по крайней мере год!.. Год? Когда каждый день несет с собой неслыханные перемены, когда он иногда решает судьбы сотен тысяч, а то и миллионов людей.
Конечно, сразу же стали задумываться многие будущие киноленты… Но когда они попадут на экраны? Будут ли они тогда нужны людям? Чем они помогут им тогда?..
А пока что же, сидеть и ожидать, когда придет начало твоей очереди работать? Единственное, что мы, актеры кино, могли делать в эти первые недели войны — выступать перед мобилизованными и ополченцами на пунктах сборов, в военкоматах.
Необыкновенно сердечными были эти встречи со зрителями. Мы, выступавшие, волновались потому, что видели перед собой людей, которые уже через несколько дней будут на фронте. По ним, именно по ним, нашим нынешним слушателям, будут стрелять пушки, пулеметы и автоматы гитлеровской армии, а они в смертельной этой опасности станут оборонять свою землю, своих соотечественников и нас, в том числе и нас…
А те, для кого мы выступали, глядя на нас, наверное, думали, что вот беда разлучает их со всем, что им дорого, что переступают они рубеж, за которым теперь по-иному пойдет их жизнь. Жизнь, которою уже не они сами будут распоряжаться, а хозяйкой которой станет жестокая и грозная война. Да и неизвестно, сколько ее, этой жизни, осталось теперь на долю каждого из них…
А по утрам мы, отряды творческих работников киностудии, старательно обучались основам солдатского дела. По ночам у нас появилась обязанность — охранять «Мосфильм».
Действительно, была реальная опасность пожара студии. Стояла она тогда на Воробьевых горах в гордом одиночестве и, как считали подозрительные люди, построена была так нарочно, чтобы в военное время служить ориентиром для немецких самолетов, когда они начнут лететь на Москву. Вот нынче это время и настало. Взрывать здания «Мосфильма» фашистским летчикам не было смысла, но они могли сбросить на них зажигательные бомбы, чтобы засветить себе маяк…
Раза три в неделю наша бригада должна была нести ночное дежурство, чтобы в случае беды поднять тревогу и помогать при тушении пожара. Не помню уже теперь, кто они были, мои напарники, но точно помню, что постоянное место моего дежурства именовалось «пост номер пять». А находился он у угла каменной стены, окружавшей студию. Чем этот угол был особенно важен и нужен «Мосфильму», уразуметь я не мог, так как, кроме зарослей бурьяна и крапивы, вблизи ничего более ценного не было. Но разводящий всякий раз предупреждал меня, чтобы я был особенно бдителен.
Послушно и старательно я прислушивался всю ночь к затаившемуся громадному городу и в темноте пытался разглядеть здания столицы, темневшие огромными глыбами. Особенно милой и дорогой была она в эти часы, казалось, что и от меня зависят сейчас ее покой и безопасность и что она может отдыхать безмятежно, пока я здесь охраняю эту каменную стену.
Я шагал по бурьяну, курил, пряча в рукав папиросу, и прижимал к себе старенькое охотничье ружье с одним единственным патроном, которым едва ли можно было поразить кого-нибудь крупнее кошки, и то при условии, что она будет сидеть не далее десяти метров от стрелка. Но именно это никудышное ружьецо и вселяло убежденность, что я тоже солдат, что я на посту и что в нужную минуту моя помощь пригодится тем, кто обороняет город. И когда над Москвою рвались снаряды зениток и носились по небу трассирующие пули, казалось, что вот сейчас наступит и мой черед поддержать их огневую мощь моим оружием…