По этому важному делу и приехал в Москву посол Дона станичный атаман Алексей Старой с казаками.
В Престольной палате, за кованой медной дверью, на высоком кресле сидел задумчивый, печальный царь Михаил. Он слушал стоявшего перед ним с собольей шапкой в руке донского атамана Старого. С покатых сводов палаты, из белых клубящихся облаков, глядели смиренные лики святых.
В палате было тихо. Направо от двери стояли три сиденья, обшитых красной кожей и обитых медными гвоздями. Два широких кресла стояли возле трона. Длинной дорожкой на полу лился яркий свет из окна. На этой дорожке стоял атаман, широко расправив свои могучие плечи. Взволнованный царь глубоко дышал.
– Отписки ваши донские, – сказал царь, медленно приподняв голову, – я прочел ныне сам. Отписки ваши все худые. Потому худые, что, по-вашему, крымцы идут на Дон да в Астрахань. Верно ли это?
– Идут, государь, – уверенно ответил атаман.
Царь продолжал:
– А Шан-Гирей, пишете вы, перевелся с крымской стороны на ногайскую сторону, с большим войском да с пушками. А пушек у них восемьдесят… Верно ли?
– Пушек у них восемьдесят, государь, – твердо ответил Алеша.
– И пишете вы, что тот Шан-Гирей хочет идти на реку Дон, чтоб вас согнать с той реки. Верно ли?
– Хотят согнать с реки, царь-государь. Все верно. А царского жалованья сего году, да пороху и свинца к нам от тебя не бывало. А которых казаков мы посылаем к тебе с твоим государевым делом, то их по всем окраинным городам воеводы и старосты побивают насмерть и к Москве не пропускают. И воеводы твои, государь, нигде не велят нам, казакам, купить ни свинца, ни пороху, – твердо говорил атаман.
Царь хмуро сдвинул брови:
– Сам знаю. О воеводах помолчи. Я уже отписал валуйскому воеводе.
Но атаман, не робея, продолжал:
– Разбойников эдаких бить крепко надо.
– Ты не указывай мне! – грозно сказал царь, но атаман не замолчал:
– Мы крест целовали тебе, царь, по присяге нашей, а там сказано: служить государю, и с недругами его и с крымскими, и с ногайскими, и с литовскими, и с немецкими людьми, и с изменниками биться нам за тебя, государя, не щадя головы своей до смерти. И мы на Дону по той присяге правдой служим тебе, государь.
Царь строго поглядел на атамана.
– Где ж правда ваша? – сказал он. – Без повеленья государя в Царьград ходили! А нынешнего лета, – писал мне султан турский, – ходили разбоем на море синее. И вас, атаманов и казаков, было там две тысячи тридцать человек!.. И были вы еще под Трапезондом, город тот взяли, а в другом городе отсиделись… А без вас, когда вы были на синем море, азовские люди пришли в ваши ж казачьи городки и пожгли их; и людей ваших в полон увели, – добавил царь резко.
– В полон увели много, – признал атаман.
– А кто из вас, разбойников, ходил на сине море? Сказывай и не таи.
Старой сказал гордо:
– Донской атаман Иван Каторжный, да донской атаман Михайло Татаринов, да я ходил, да запорожцы с нами ходили.
Царь поднялся, словно грозный судья:
– Иван Каторжный?! Разгулялся больно он на синем море. Догуляется его горячая головушка!.. Михайло Татаринов тоже давно бушует. А с запорожцами вы недобрую дружбу ведете. К себе пускаете их и сами к ним в Чигирин ходите. Нашего повеленья не слушаете. Кто ныне из запорожцев бывал на синем море?
Атаман переступил с ноги на ногу.
– Богдан! – сказал он.
– Кто такой Богдан? Что-то не слыхал. О Сагайдачном слыхивали не раз. Тот под Москву ходил – нас бить…
– Богдан – то сотник запорожский, Богдан Хмельниченко! – сказал Алеша.
– Такого не слыхивал. Не знаю. А дознаюсь!
– Да то известный атаман. Пятнадцать тысяч войска собрал! А ноне у него поболее, – продолжал Старой. – То сын Михайла Хмельниченки. Недавно под Цицерой отца его убили турки. То тоже был славнейший казачина. О прошлом лете Богдан, придя в Царьград, потопил двенадцать турских галер. А басурманов в них было с тысячу, а то и более.
– А часто он бывал на море и на Дону?
– Каждое лето бывал. Да года два Богдан был полоняником в Царьграде и Синопе. Его освободил Сагайдачный…
– В железо закую Богдана! Мне это не по душе, – сказал царь, устало опускаясь в кресло. – Вы давно вражду несете нам! И нынешнего ж лета, – царь возвысил голос, – придя с моря, вы ж пошли к Азову-крепости с приступом. А на приступе к Азову у вас было пять тысяч человек. Верно ли?
– То верно, государь, – спокойно ответил атаман, – дважды мы приступали к той турской крепости.
– И башню Наугольную вы взяли?
– Взяли! – сказал атаман.
– И в город взошли, – произнес царь, как бы подсказывая атаману. – И в ту пору башня та Наугольная и завалились и помешала вам весь город взять. Верно ли?
– То верно, – ответил атаман.
– Все ведомо мне доподлинно, – промолвил царь. – Утайки от меня не скроются.
– А мы, великий государь, – сказал Алеша, – живем под твоей царской рукой без утаек…
– Неправду ты сказал, – прервал его царь, – про башню вы утаили мне. Башня в Азове завалилась, а атамана вашего Епиху Радилова там ранило; в то время азовцы и отбили вас от города?!
– Отбили, государь, – виновато признался атаман.
Царь продолжал допытываться с явной запальчивостью:
– А на другой день вы заново приступили к башне, и с боем ее взяли, и наряд захватили – девять пушек, а людей, которые на той башне сидели, побили здорово; башню ту раскопали всю до основанья и камень в воду потопили; иные пушки вы взяли разбитые, а медь ту послали по убогим монастырям на Воронеж, на Лебедянь, к Святым горам – лить на колокола. Верно то али не верно?
Атаман сначала недоумевал, откуда все это известно царю, но, вспомнив Салтанаша, ответил:
– Верно, государь. Медь пушечную мы послали в монастыри.
Царь, уже не сдерживая гнева, закричал:
– Так почто ж вы, разбойники, ходили к Азову-крепости? Почто ходили вы на сине море, аль указа моего не чли? Пограбить захотели?
Выждав, пока улегся гнев царя, атаман Старой сказал:
– Великий государь, азовские турки жгли наши городки под корень. На море ходили добыть зипунишек. Жить нечем! Указы все твои мы чли. А каланчу в Азове да башню на гирле, что турки ставили, мы ныне опростали. Каланча та стоит на дороге, что бельмо в глазу, и ходу в море не дает.
– Аль вам не ведомо, – перебил царь, – что на Москве бывал посол султана, гречанин Фома Кантакузин? Вы ж провожали посла того ко мне. А у султана турского сидят наши послы: Петр Мансуров да дьяк Семейка Самсонов. И они там о дружбе и о иных государственных и земских великих делах пекутся…
Атаман Старой не утерпел, сказал царю:
– Азовцы сами задирают нас. Земля Руси нужна им. И ты, царь, напрасно не ищи с ними дружбы, они – басурманы, обманут.
Царь, бледнея, опустился в кресло.
– Обманут, говоришь? – проговорил он, задыхаясь.
– Обманут, государь, – подступая ближе к царю, сказал атаман. – Бери Азов! Владей Азовом. Не жди от султана милостей. Пусть море синее разделит Русь от Недругов ее!
Царь долго думал, указал атаману сесть в кресло против себя.
– Скажи мне все, что думаешь, да только правду! – промолвил тихо царь.
Старой сел в кресло:
– Коль хочешь, царь, тебе скажу всю правду. Что саблей мы берем, то даром не отдаем. Султан тебя обманет вскоре. Он войско приготовил. Ждет. Дождется своего – войной пойдет. А ты, великий государь, веришь боярским неправдам…
– Спасибо и на том.
– Казаки Ивану Грозному еще служили, – гордо промолвил атаман, – при взятии Казани голов наших легло немалое число.
– Служили, – подтвердил царь.
– И ты теперь, – сказал Алеша, – царь всея Руси! И царств Сибирского, и Астраханского, и Казанского ж! Аль не донской казак, великий государь, царство Сибирское завоевал царю Ивану Грозному? Ермак Тимофеевич служил и прямил службу царскую с честью и славой. Тебе досталось то царство богатое. За Астрахань мы билися, да и в Казани лежат наши кости казачьи… А в Китай-городе? Помнишь?