Валуй не сразу понял, что всё уже закончено. Последние уцелевшие черкесы прыгали с коней и, отбросив сабли, поднимали руки. Таких было много — около полусотни. Тела остальных устилали дно ущелья вплоть до самого выхода из него. Между ними группами и по одной бродили лошади без седоков, свои, но больше, горские. Многие перебирали копытами на месте, подбирая траву буквально под боками у своих павших хозяев, — верные животные не хотели оставлять их, даже мёртвых.
Атаманы слушали, затаив дыхание. Каждый переживал события, будто сам участвовал. Важные азовцы, не десяток раз бывавшие в таких сечах, словно наяву, представляли себя на месте валуйских казаков. Лукин же, подбодренный вниманием старших товарищей и тишиной, в которой слышал, как волнительно сглатывает стоявший рялом Осип, разошёлся. И сам от себя такого красноречия не ожидал. Быстренько пересказал, как шли до следующего аула и как за ними увязались юноши-горцы, собиравшиеся мстить им, не стал скрывать, что казнил мальчишек. Никто на этом месте и слова не проронил. Понимали, выхода другого у Валуя не было. Пожалей парнишек, оставь в живых — и когда-нибудь придут они снова на казачьи земли с саблями. И если повезёт им, не досчитаются курени кормильцев. А когда перешёл к самым главным событиям, то и вовсе забыли казаки, как это — перебивать молодого сотника. Уж очень зажигающе звенели слова его.
Две недели назад 2
Пахом выскочил из-за деревьев, как карась из воды. Только что никого не было — и вот он уже подходит быстрым шагом к Валую.
— Ты откуда взялся? — не сдержал тот удивления.
— Все оттуда, — не стал объясняться Лешик, с ходу запрыгивая на коня, которого уже отвязал кто-то из джанийцев.
— Пора? — Борзята вытянул саблю из ножен. — А где остальные?
— Там ждут. — Пахом перехватил повода лошадей Матвея Чубатого и Елды[6] Мясова — высоченного, жилистого, резкого джанийца. Оба разведчика остались караулить ворога. — Пост сняли, надо поспешать.
Валуй обернулся. С одного взгляда убедившись, что казаки готовы и только ждут сигнала, решительно толкнул Ночку пятками. Послушная лошадь с места взяла крупным шагом. Пахом занял место по правую руку, следом с серьёзными лицами тронули лошадей остальные донцы.
На границе леса и луга колонну встречали разведчики. Ухватив за луку седла, Матвей аккуратно взобрался на лошадь. Елда, приняв повод своей лошадки, потянулся к подпругам.
— Ну что?
— Тихо!
Валуй, показывая обхват, махнул руками. Казаки, как раскаленный металл в кузнице, заполняя формы, неторопливо потекли в разные стороны по лесной окраине. Впереди, за толстыми стволами дубов и буков открывалось пространство широкого луга, на котором паслась небольшая — голов в пятьдесят — отара и кое-где вздымались скалы, сажени в полторы-две высотой. Валуй отметил, что скалы эти к месту: на некоторое время скроют от вражеских глаз. Дальше луг перегораживали жерди загородов, за ними грибками усевали поляну приземистые сакли. Где-то за их стенами центральная площадь аула, где держат пленных. Борзята повернул голову к оказавшемуся рядом Пахому:
— А пастушок был?
Пахом равнодушно пожал плечом:
— Был.
— А?.. — Борзята остановил готовый сорваться с губ вопрос.
И так понятно.
Выхватив саблю, Валуй кинул её вниз вдоль голенища:
— Казаки! — Он не кричал, но напряженный голос атамана, наверное, услышали все, а кто не услышал — догадался по тому, как построжали товарищи. — Там наши родичи! Выручим!
Донцы с мрачной решимостью извлекали сабли, в ладони укладывались рукоятки метательных ножей, доставались из-за поясов пистолеты, брались на изготовку ружья и пики. Валуй вздохнул и выдохнул, пытаясь унять обычную для него перед боем дрожь, и голос его ещё набрал силу:
— Лавой. Вперёд!
И сам первый послал лошадь галопом. Не трещали трещётки, никто не кричал "ура", не свистел и не орал боевые песни, стараясь напугать врага, вывести из равновесия, подтянуть состояние Ража. И без Ража злости хватает. Холодной и тщательно отвешиваемой, как на торге товар, когда важно лишку не пересыпать, и недовеска не организовать. Стремительно мчались кони, бухали сотни копыт, словно взбесившийся табун летел по степи, не замечая кочек и ям. Казаки молчали, лишь сжимались кулаки, да скалились зубы от разжигающей изнутри ярости.