– Так ты к тому же еще и гурман? – игриво спросила Оля.
– Конечно, Оля, конечно, еще какой гурман! Я, если хочешь знать, всю книгу о вкусной и здоровой пище прочитал не менее пятнадцати раз. И с начала до конца читал ее, и с конца до начала, и в середине целые куски выучивал наизусть. Там, знаешь, попадаются бесподобные просто отрывочки. Вот такой, например: «Пиво карамельное для детей и кормящих матерей». А, каково тебе это пиво?
– Да, пиво, конечно же, неплохое. Ну, а как тот случай после охоты. Когда шел ты, нагруженный подстреленными куропатками?
– Ой, Оля, ну при чем тут охота? Ну подумаешь, ну был такой случай, ну подстрелил я этого сбежавшего из зоопарка медведя.
– Белого?
– Что? Ну конечно, ну как ты можешь сомневаться в этом вопросе!? Конечно белого, только белого, за бурого я бы и не стал браться совсем. Но это было давно, и, знаешь-ли, как-то стерлось уже из памяти. Ну какая охота в наш героический век?! В наше непростое, удивительное, я бы даже сказал – героическое, непревзойденное время. В такое время, милая Оля, люди должны думать совсем о других вещах.
– И о каких же вещах должны думать люди в такое непревзойденное время? – с интересом спросила Оля. Она уже не лежала, а, напротив, сидела на диване, замотав себя простыней и глядя на меня странным испытующим взором. Праздничный шум за дверью как-то незаметно утих, там слышалась возня, непонятные звуки, в том числе и наливаемой в рюмки жидкости, чей-то смех и сдержанный шепот. Но мы с Олей, конечно же, внимание на это обращать не собирались. Я продолжал вдохновенно врать, а она, прижав к щеке угол замотанной простыни, вдохновенно меня слушать.
– В наше непростое время, милая моя Оля, люди должны как можно больше читать газеты. Читать, читать, и – непременно о прочитанном размышлять. Неплохо также слушать по вечерам вражеские голоса. Ты ведь что думаешь, Оля, что у нашего с тобой поколения не будет уже своей Праги? Ты, может быть, считаешь, что мы на броне наших танков не войдем в какой-нибудь Копенгаген? Ты, Оля, очень сильно ошибаешься, если считаешь так.
– А чем ты еще увлекаешься, кроме этих своих Копенгагенов и вражеских голосов? – нервно спросила Оля.
– Чем еще увлекаюсь? О, круг интересов у меня, Оля, огромен. Как тебе, к примеру, тема об изнасиловании?
– Об изнасиловании? – живо спросила она.
– Да, представь себе, о самом обыкновенном изнасиловании. Точнее – о необыкновенном, ибо не может быть обыкновенного изнасилования, ибо изнасилование: удивительно, поразительно, бесподобно. Оно, Оля, поразительно отличается одно от других вещей по своим качествам и оттенком. Возьми, к примеру, изнасилование немцами партизанки Снежковой. Да какое же, Оля, это изнасилование, если оно – самый настоящий подвиг во имя родины? Или, к примеру, возьмем эту самую нашу Марусю, которую вообще изнасиловать невозможно. Потому что она патриотка и комсомолка, а патриоток и комсомолок, как ты, наверное, знаешь сама, не удавалось изнасиловать еще никакому врагу. Следовательно, выходит, что изнасилования здесь вообще никакого быть не может. Взрыв себя последней гранатой – да. Отстреливание до последнего патрона – да. Но никак, никак уж не изнасилование. Это все равно, что изнасиловать наших Маркову или Весну. Так лучше уж, если на то пошло, изнасиловать Моряковскую горку. Она хоть приятна для вида, и вся усеяна первоцветами.
– Ты так считаешь? – глухо выдавила из себя Оля.
Она сидела теперь, прислонясь спиной к стене, простыня у нее на одном боку съехала, но Оля этого не замечала, потому что, вцепившись побелевшими пальцами в цветочную обивку дивана, смотрела на меня странным испытующим взором. За дверью теперь стояла пронзительная тишина, прерываемая, впрочем, то чьим-то истерическим смешком, то пьяной, но довольной икотой. Мне, однако, на это было в высшей степени наплевать, я оседлал своего любимого конька, я дорвался до слушателя, и остановиться по этой причине не мог.
– Милая, красивая, бесподобная Оля, потому-то так и удивительно изнасилование, что оно подобно волшебному миражу: оно вроде и реально, и в то же время его как бы нет. По этой причине его вовсе не стоит бояться – не всем, конечно, а лишь тем девушкам, которых изнасиловать невозможно. Этим девушкам можно смело ходить ночью в темных и опасных местах, пробираться с риском для жизни в логово ненавистных врагов, подсаживаться в кабину к подвыпившему немецкому офицеру, и вообще совершать целую массу взбалмошных и опасных поступков. Для таких несгибаемых девушек любое изнасилование не более, чем комариный укус. Они его и не почувствуют вовсе, как не почувствует его какая-нибудь гранитная статуя. Но не так, не так отражается изнасилование на другой половине женского пола.