Было темно и холодно, а фонари в этом районе, естественно, еще с лета были разбиты камнями. Я шел, спотыкаясь о глыбы грязного льда, и вышел, так же, как и вчера, прямо к освещенному фасаду кинотеатра. Возле него, словно бы и не уходил никуда, стоял Башибулар в длинном своем шинельном пальто и в нелепой плюгавой кепчонке, надвинутой чуть ли не на кончик похожего на синюю сливу носа. Руки у него были засунуты в карманы, узкие плечи вызывающе подняты кверху, рядом стояло еще несколько подонков из той же компании. Они стояли, покачиваясь на ветру, и, без сомнения, ждали меня. И мне неожиданно стало страшно. Мне уже давно не было страшно, года, очевидно, два или три, я давно преодолел в себе это унизительное и неприятное чувство.
Не сейчас мне неожиданно опять стало страшно, и страх этот примешивался к ознобу и тошноте, разливался по телу, делая руки и ноги ватными и непослушными. Я остановился, вытащил из кармана шарф, расстегнул пальто, и медленно стал заматывать себе шею. Спокойно, твердил я про себя, спокойно, постой немного, намотай шарф, застегнись, засунь руки в карманы, подними кверху плечи и медленно пройди мимо них вверх по улице. Они ведь стая, они всего лишь хищная волчья стая, они ведь питаются падалью и за километр чуют ослабевшего путника. А ты и есть сейчас такой ослабевший путник, у тебя ведь не осталось прикрытия ни в виде Кащея, ни в виде Кати, и даже родители давно уже не могут тебя защитить. Ты путник, ты одинокий потерянный путник, и, кроме как на себя, не можешь рассчитывать ни на что. Единственное твое спасение – побороть ненавистный парализующий страх. Ну же, возьми себя в руки, сделай усилий, пройди перед ними независимо и свободно. И я взял себя в руки, поднял плечи, расправил грудь, и медленно двинулся вверх по улицы мимо освещенных афиш киношки. За стеклами, в фойе, прижавшись друг к другу, стояли Катя с Бесстраховым, и оживленно о чем-то болтали. Это было еще одним жестоким ударом. Плечи мои снова поникли, и, проходя мимо Башибулара, я, сам того не желая, просительно улыбнулся ему. Башибулар презрительно посмотрел на меня, и, ни слова не говоря, плюнул себе под ноги.
23 декабря 1968 года. Понедельник
В школу на следующий день я опоздал. С утра меня сильно мутило и все предметы вокруг были видны словно сквозь толщу тумана. Словно бы сквозь туман видел я испуганное лицо матери, хлопотавшей в коридоре возле отравившегося чем-то Дружка, и потускневшие, подернутые пленкой глаза самого Дружка, бока которого часто-часто поднимались и опускались, словно после длительного и тяжелого бега. В другой бы раз болезнь нашей собаки толкнула меня на какие-нибудь решительные действия – я, возможно, побежал бы в аптеку, или вообще остался сидеть с ним, забыв о школе. Но сейчас я сам находился в странном полубольном состоянии, меня, возможно, тоже надо было лечить, хотя никто меня не лечил, и я, дружелюбно пожав горячую лапу Дружка и пожелав ему скорого выздоровления, непривычной летящей походкой вышел за дверь нашей квартиры.
Я не стал заходить в класс во время урока, а, усевшись в кресло недалеко от биологического кабинета, стал прислушиваться к тому, что творилось у меня в голове. А творились там, между прочим, вещи не очень приятные, потому что мутить меня продолжало по-прежнему, и, кроме того, былой мой страх, так неожиданно вчера кольнувший меня, не давал забыть о себе. Не то, что я боялся каждого стука и шороха – этого, конечно же, не было, – но какое-то неприятное беспокойство во мне все же осталось. Словно кто-то завладел частью моего существа, и мне теперь приходилось его опасаться. Я так долго анализировал себя, что даже несколько растерялся, услышав голос директора. «Азовский!» – раздалось неожиданно сбоку. Я посмотрел в сторону школьного зала – оттуда, вдоль сцены, заходя в наш биологический пятачок, тяжело нес свое необъятное тело новый директор. Александр Назарович, освободивший, быть может, от беспризорничья моего родного отца, заполнив собою сразу несколько стоящих напротив кресел, несколько мгновений изучающе разглядывал меня, а потом, наклонив вперед котелообразную голову, заговорил назидательно и раздраженно: