И страшно добре нам стало от стрельбы их в те поры. Трепетно и дивно их приход басурманский нам было видети…»
«Их яныченские головы строем пошли к нам под город великими полками. Знамена у них, у всех янытченей, великие, черные: яко тучи страшные покрывают людей. Знамена у них гремят многие, трубы трубят и в барабаны бьют. Ужасно слышати сердцу всякому их басурманскую трублю: яко звери воют над головами нашими.
Двенадцать их голов яныченских пришли к нам самою близостью к городу и осадили они нас, пришедши. Стали кругом Азова-города, в восемь рядов, от реки Дону до моря, захвати рука за руку, и батожки они понатыкали, и мушкеты свои на нас прицелили.
Того же дня на вечер прислали они к нам толмачей своих басурманских и почал нам говорите глава их яныченский слово царя своего турского речию гладкой.
– Люди Божие, Царя Небесного, казачество Донское, вольное, свирепое! – говорил Янычар-паша. – Никем вы в пустынех водимы или посылаемы, яко орлы паряще, без страха, по воздуху летаете. Аки львы в пустынех рыскаете… Не впрямь ли вы еще на Руси богатырями святорусскими нарицаетесь? Где, воры, теперво можете утечи от руки страшные царя турского? Птицею ли вам из Азова летети? Осажены вы теперво накрепко…
Яныченский голова ярой бранью стал бранить казаков за захват Азова, называть их «убийцами, разбойницами нещадными, именами звериными».
– Вы взяли у нашего царя его любимую вотчину Азов-город и теперво сидите в нем. Разделили вы государя турского тем Азовом-городом со всею его ордою Крымскою и Ногайскою воровством своим, затворили все море синее, не даете проходу по морю ни кораблям, ни каторгам. Сгрубя вы такую грубость, чего вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокие казачьи сердца! Очистите вотчину царя турского, Алов-город, в ночь сию, не мешкая. Не тронем вас ничем.
А если из Азова сея нощи вы не выйдете, не можете завтра живы быти. Если пересидите в Азове ночь сию, возьмем завтра град Азов и вас в нем. воров-разбойников, яко птицу взяв в руки свои, и отдадим вас, воров, на муки лютые, грозные, раздробим всю плоть вашу разбойничью на дробные крошки.
Силы с пашами под вас прислано больше, чем волосов на главах ваших. Не перелетит через силу турецкую ни какова птица паряща, устрашася людей.
От царства вашего Московского никакой вам помощи не будет, ни от царя, ни от человек русских выручки. На что вы таково надежны, глупые воры? Запасу вам хлебного не пришлют…
А если вы, люди Божие, казачество свирепое, служить хочете Обрагиму-салтану и его величеству принесете вольные свои головы разбойничьи в повиновение на службу вечную, отпустит наш турский царь и все паши его ваши казачьи грубости прежние и нынешнее взятие Азовское, обогатит он вас несчетным богатством, учинит вам, казакам, у себя в Царь-граде покой великий вовеки, положит на вас, на всех казаков, платье свое златоглавое, печати подаст вам золотые, с царевым клеймом, и всякая душа турецкая будет вам во Царе-граде кланяться, и всех вас, казаков, называти:
– Дону славного рыцари знатные, казаки избранные…»
Страшное мгновение.
Что решат, что ответят несколько тысяч степных всадников, бородатых московитов, почерневших от походов и солнца, в изодранном кафтанье, измазанном дегтем и конским мылом, а с ними зеленоглазые запорожцы, с сивыми оселедцами[1], падающими на горящие глаза, с литыми медными телами кентавров, в диком мясе шрамов и старых сабельных ран, в лохмотьях красных жупанов?
Толпа степных босоногих наездников засела в турецком городе и теперь разбойничьей толпой трусов, с награбленной добычей, кинется ли в ту же ночь из города вон, перед нашедшей громадной силой?
Казачья «Роспись» не преувеличивает сил султана. Историки насчитывают еще больше, до двухсот сорока тысяч, против казачьей горсти за земляными валами крепости.
Страшное мгновение. И есть в нем дыхание вечности народа, его творящей воли, совести, гения. Точно все эти степные люди, черные от загара, потрясенные грозой басурманской стрельбы и басурманской трубли, знали, ясно провидели из Азова-города будущие века России, ход ее поколений. Они все в изумительной ясности духа стоят перед лицом России, эти степные дикари.
Вероятно, они не больше чем «дикари» для какого-нибудь политикана-профессора или для тех неисчислимых, самомнящих межеумков и недоумков – попугаев, напетых на голос революции, с совиной слепотой предавших Россию на наших глазах.