«Никто, кроме бога», сказал он и улыбнулся. «Но будьте уверены, бог следит за нами сегодня ночью.»
Пока мы ехали в сторону Эль Райо, Зет-2 сидел на сидении, обращенном назад, рядом с ним Лупе, Фрэнки вверх ногами прицепился к крыше, снимая интервью. Представитель отвечал на каждый вопрос с вежливой сдержанностью и улыбкой типа Иисус-возлюбил-вас. Каменная голова навевала мрачные чувства, но ее человеческий близнец обладал аурой невозмутимой безмятежности. Это было мило — во всяком случае, для него — но я сомневался, что на Рамиро Карбонелла это произведет хоть какое-то впечатление. Ответы Зет-2 становились все более уклончивыми. Во мне брыкалось беспокойство, и его блаженные увиливания начали раздражать меня.
«Эй», сказал я, прерывая Лупе на половине вопроса и обращаясь к представителю. «Как тебя называют люди, мужик? Когда ты пьешь с друзьями, не говорят же они „передай-ка орешки, Зет-2“? У тебя есть прозвище?»
Фрэнки зажужжал, поворачивая линзы, чтобы захватить меня в кадр.
«Зи», невозмутимо ответил представитель. «Можете звать меня Зи.»
«Окей, Зи. Так какова твоя история, Зи? Кто ты был, прежде чем приземлился в эту тачку?»
«Я был, кто я был», ответил он.
«Ну, конечно… Это все проясняет. Потому что, понимаешь, я думал, что ты не был, кем ты был.»
Улыбка Зи была эмблемой бесконечного терпения. «Спросите ли вы меха, наполненные новым вином, каково им было, когда они полнились грязной водой?»
«Я не стал бы спрашивать меха», ответил я. «Это глупость.»
Зи поднял руку, словно, сказав это, я попал в точку.
«Но ты же не хренов мех», сказал я.
«Позвольте мне спросить вас, сеньор По… потому что вы сопротивляетесь моей аналогии. Как вы чувствовали себя ребенком, обмочив пеленки?»
«Я не помню. Но думаю — как дерьмо.»
Зи скрестил ноги, разгладил морщину на брюках. «Логически говоря, я мог бы вспомнить, кем я был, но это не имеет никакого значения. Вас удовлетворит, если я отвечу, что был никем?»
«Возможно, если вы расскажите, кто вы сейчас.»
«Язык имеет свои пределы», сказал он. «Когда доходит до выражения невыразимого — идеи бога, концепция бесконечности — более полезна математика.»
«Хотите сказать, вы думаете, что вы бог?»
Зи заулыбался шире. «Вы всегда так буквально мыслите, сеньор По?»
«Только когда он полный тупарь!» Лупе подобрала ноги под себя и хмуро смотрела на меня. «Ты будешь дальше прикидываться тупарем, Эдди? Или дашь мне вести интервью?»
Я не знал, играет она или нет. Ее фаны любили наши маленькие стычки для простаков это придавало вещности нашим отношениям. Но я не был в настроении играть.
«Знаешь», сказал я Зи, «Рамиро возьмет тебя за задницу. Говори о нем, что хочешь, скажи, он сдвинутый, безжалостный хренов садист… но мужик не купится на чепуху о хлопке одной ладонью, что ты распространяешь. Двоим вам не ужиться.»
«У меня существенные предложения сеньору Карбонеллу», сказал Зи. «У нас очень много совместных интересов для обсуждения. Если б не это, мы бы не встречались.»
«Будем надеяться», сказал я. «Иначе ночка окажется короткой.»
Я видел, как в пятнадцати милях от нас Эль Райо чертил фальшивый горизонт насколько хватало глаза, пылающую нить, протянутую с востока на запад. Чем ближе мы подъезжали, тем выше на фоне огня вздымались городские строения. Самым высоким был собор, который раньше называли Нуэстра Сеньора дель Райо, название, говорившее о явлении Девы в обжигающем красном свете, чему свидетелями были тысячи набожных. Церковь выстроили без задней стены, открытой к огненному занавесу на том самом месте, где материализовалась Матерь Божья, на случай если Она решит повторить представление. Ныне собор был частью компаунда Карбонеллов, организованная религия отступила в более безопасное место. Рамиро Карбонелл и два его сына оккупировали дом священника и связали оба здания туннелями и крытыми переходами с десятком строений меньших размеров, это логово отделялось от остатков Баррио Нингун[3] высокими каменными стенами с сильной охраной.
Грязные улицы, которыми мы ехали, кишели тяжело вооруженными, сильно татуированными молодыми парнями. Союзники Карбонеллов. Они нехотя отходили в сторону, когда Роллс направлялся к собору; они щелкали в нас непогашенными окурками, размахивали своими пистолетами и плевали, а потом — когда мы проезжали мимо — возвращались к своим картам и шлюхам. Бездомные псы бросали на нас тревожные взгляды и рысцой скрывались в зевы переулков; нагие детишки, жующие сахарный тростник и тортильи, стояли в освещенных свечами дверных проемах, шлюшки-подростки пытались разглядеть богатеньких, спрятавшихся за темными стеклами. Пастельные домишки-casitas с дымящимися угольными очагами; упившиеся голОвушки, лежащие, возможно, мертвыми, перед кантинами без дверей; закутанная в шаль мать, несущая больного ребенка с веками в коросте мух к красному свету с просьбой о чуде. Вскоре дома уступили место обширному участку трущоб, хижинам из фанерных и картонных коробок, автопокрышек, ящиков и всего того, что попалось под руку. Из самодельных дымоходов всюду поднимался тонкий дымок, словно души, уходящие в Тело Господне: над головой они образовывали маслянистую серую тучу. А на дальней стороне, возвышаясь над Эль Райо как последнее святое сновидение на краю ада, возвышался собор. Мы могли бы ехать по такому месту сотню лет назад, и оно было бы более или менее таким же. Нищета — самая упорная человеческая традиция, и Баррио Нингун — один из ее великих храмов.