От его очередного удара я привалился спиной к боку пирамиды, и когда он шагнул ближе, я обхватил его руками. Это было рефлексом. У меня не было стратегии, я просто хотел остановить лупцевание, но Монтесума, должно быть, посмотрел на это, как на возможность встрять, решив, как я предполагаю, что я обхватил руками его врага. Я мертво вцепился в Чилдерса, и пока мы, шатаясь, стояли вместе, с неба слетели птицы и начали клевать и когтить нас. Не имею понятия, сколько их было - сотни, мне кажется. И я не совсем уверен, что это были птицы. Я слышал их крылья и чувствовал их клювы, и еще они гнусно воняли. Но я закрыл глаза, защищаясь от атаки, и совсем их не видел.
Грудь Чилдерса раздулась до невозможных пропорций, взломав мою хватку, и он откатился. Я упал на землю лицом вниз, закрываясь, как только мог. Даже когда Чилдерс оказался от меня на некотором расстоянии, птицы с минуту-другую продолжали меня клевать. Если это была вся оборона, на которую оказался способен Монтесума, я не понимаю, почему его враги уже не покончили с ним. Здесь у меня возникли очередные неоново-буквенные мысли вроде тех, что возникали предыдущей ночью, хотя и более искаженные, что-то о расширении царства, и еще что-то о моем месте в нем. Я их не понял. Когда птицы улетели и я уселся прямо, кровь залила мне глаза. На лице, на шее и руках были сплошные раны. Я спиной привалился к боку пирамиды и сам упал на бок.
"Это просто жалко", сказал Чилдерс, шагая в мою сторону. У него тоже были порезы на лице и руках, но не так много, как у меня. Он заорал на пирамиду: "Ты слышишь меня? Это просто жалко!" Он взглянул на меня казалось, что нежно - и погрузил мне в бок носок своего ботинка. Боль была словно от удара ножа, зашедшего глубоко. Я услышал пунктуру легкого, воздух зашипел внутри меня.
"Что за дверью?", спросил он.
Я плотно зажмурил глаза, каждый вздох заставлял меня вздрагивать. "Там коридор, твою мать... я тебе говорил!"
"Эй, мне кажется, твоя подружка готова отбросить копыта", сказал Чилдерс. "Хочешь взглянуть?"
Он ногой перевернул меня на мой неповрежденный бок. Лупе лежала на спине в траве примерно в десяти футах. Глаза ее были открыты, но она не шевелилась. Кровь пузырилась у нее во рту. Горе и гнев обуяли меня в равной мере. Я перекатился на живот, готовясь встать, и заметил что-то черное, идущее среди деревьев чуть дальше позади Лупе. Чилдерс схватил меня за ворот, рывком поставил прямо и повернул лицом к себе, держа на расстоянии вытянутой руки. Его зрачки были расширены, губы растянулись в улыбку. Мазок крови пересекал его щеку - то ли моей, то ли Лупе.
"Что за дверью?", спросил он.
Он больше не имел надо мной превосходства - я плюнул ему в лицо.
Чилдерс сломал три моих пальца. Шок заставил меня вскрикнуть и я отключился. Когда я пришел в сознание, то смотрел сквозь крону сейбы. Глаз дергался и я плохо видел. Голова было словно бубенец на конце дергающейся, раскаленной до бела проволоки.
"Что за дверью, что за дверью, что за дверью?" Чилдерс сделал из вопроса песню, но через мгновение добавил новую строчку лирики: "Но это все равно, если Эдди готов умереть."
Потом его жестокие черты лица разгладились, исказились.
"Если ты..." Он неловко отступил, прижав руки к горлу. "Я не знаю... что делать..." Он стоял, широко расставив ноги, уже крепко вцепившись в горло, сделал выпад кулаком в невидимого врага, и начал давиться. Он тяжело упал на колени, все еще цепляясь за горло.
Мне потребовалось время, чтобы встать, и к тому моменту, когда я добился успеха, Чилдерс повалился на бок. Я понял, что если бы не птички и вызванная ими отсрочка, я был бы мертв. Я доковылял до Чилдерса. Машины быстрым темпом делали свою работу. Одна его ладонь конвульсивно открывалась и закрывалась, глаза выпучились. Мышцы груди мелко дрожали, и казалось, что татуированные муравьи оживленно бегают. Дрожь прошла по его членам. Рот открылся. Мне казалось, он пытается закричать. Сомневаюсь, чтобы он осознавал, что я здесь, и мне хотелось ударить его, чтобы дать ему понять, что я наслаждаюсь спектаклем. Но я не смог придумать ничего добавочного к происходящему. Сверкающие песчинки машинной жизни закипели в траве. Они пленкой покрыли его тело и начали пожирать его. Кровавые язвы материализовались на его коже, приоткрывая волокна мускулов, и их съедало, словно кислотой. Ноги его засучили по земле, шея закрутилась и он испустил звук шипящей пены. Если бы не мысль о Лупе, я, наверное, был бы счастливым человеком. Я отвернулся от Чилдерса, намереваясь подойти к ней, и увидел, что над нею навис один их черных всадников.
Некоторые вещи просто овладевают вами. Они просто слишком велики для мозга. Они крадут разум и сердце, они останавливают мысли и замораживают члены, они просто владеют вами, как овладел мною вид Лупе и всадника. Всадник был громадным черным силуэтом, выжженным на бумаге, где была напечатана пирамида AZTECHS позади него и Лупе, лежавшая с окровавленным ртом, казалась крошечной у его копыт. Я словно смотрел на эту картину снова и снова. Свет выжег эту картину на моей сетчатке, а потом образ заново строился в моей голове, становясь слишком громадным для поддержания, а потом я был вынужден заново реконструировать и видеть его, словно картина воплощала некоторый факт, слишком чуждый для интерпретации моими чувствами. Каждый раз, когда это происходило, я ощущал себя все более и более пустым и потерянным. У меня не было контекста для этой картины, эмоционального или какого другого, и все же она обладала притягательностью. Я потащился вперед и упал на колени рядом с Лупе. Она была еще жива. Но дышала с трудом и пыталась заговорить.
"Вор...", сказала она.
Я понял, что это тот же звук, что выговорил Зи прямо перед смертью, но только сейчас я связал его со словом "врата", с заявлением Зи, что врата в вечность повсюду вокруг нас, и еще что-то о пунктах распределения органики. Что я сделал, я сделал попытку, потому что больше нечего было делать, и не осталось причин не делать. Лупе умирала, а я был так избит, духовно сломлен и исколот наркотиками до полусмерти, и мне было все равно, что произойдет. Я взглянул на всадника. Он наклонился, демонстрируя жуткую, текучую гибкость, и протянул свою черную руку - она была лишена пальцев, громадная рукавица небытия. Я мог вечно глядеть в его грудь и в купол его головы. Вечность минус звезды и библейские истории. Он смотрел на время, как на приятное местонахождение. Лишь с самой малой запинкой, но и с ощущением, что ужасная печаль готовиться пронзить меня, я поднял Лупе к груди и потянулся, чтобы принять руку всадника.
x x x
Было похоже, что меня выключили, потом включили, потом снова выключили.
Пустота.
Потом я смог что-то видеть, что-то думать.
А потом снова пустота.
Процесс включения-выключения шел все быстрей и быстрей, пока я не почувствовал, что тремулирую, обретая и теряя сознание. Я не слишком много помню из того, что видел, и я чувствовал себя объективным, словно Фрэнки, лишившись тактической настороженности сэмми и несколько менее самоуверенной перцепции Эдди По. Вначале казалось, что я высоко завис над желтовато-белой равниной, размеченной кустарниковыми изгородями ярко-зеленого и оранжевого цвета, все выложенные на манер сада. Рисунок изгородей, сложный, словно схема электроцепей, был в текучем состоянии, постоянно изменяясь, перестраивая саму себя. Я пытался думать, объявить себе, что я вижу, но на ум приходили лишь потоки образов, стирая концепции и слова. Избегая инкарнации. Инкарнируемые бульвары. Флуоресцентные кристальные царства чистой экспансии. И эта экспансия царства единственно имеет значение. И все такое. Идентично к тем мыслям, что были у меня, когда я занимался с Лупе любовью в пустыне. Они казались важными, но по существу некогерентными, и я не уверен, что это были мои мысли или мысли Монтесумы. У меня была идея, что я вижу базисную структуру, развивающийся шаблон, на котором основано царство. Я находился в каком-то царстве - я знал это - и каким-то образом был интегральной частью его расширения, но что предвещает это в реальных терминах, я не имел ни малейшего понятия.