Прошлые служения стали теперь для меня абсолютно пустыми, и это принесло мне величайшее облегчение. Я опять начал искать Бога, так, как если бы я еще никогда ничего не совершил. Я чувствовал, что стою перед Ним с пустыми руками. Огонь испытания, казалось, унес все мои религиозные дела. Бог не хотел, чтобы я почивал на них. В будущем мне нужно было забывать все, что я мог когда-либо совершить для Бога, сразу же, как это было бы совершено, чтобы это не могло приготовить для меня еще одну ловушку, и идти вперед, как если бы я ничего для Него не сделал. В этом была моя безопасность.
Без сомнения, даже малейшее самоудовлетворение, допущенное в чьем-либо религиозном служении, является великой помехой для Божьих благословения и благосклонности. Этого надо остерегаться, как мы остерегались бы змеи.
Мы продолжали иметь чудесные собрания на Восьмой и Мэйпл. Господь показал мне, что Он хотел, чтобы этот труд шел еще глубже, чем что-либо другое, что мы переживали в то время. Он не был вполне удовлетворен работой на Азуза, при той глубине, до которой она дошла. Среди нас по-прежнему было слишком много жизни своего «я», религиозного «я». Это, естественно, означает войну, тяжелую и жесткую, против врага. Наше место должно было стать чем-то вроде «пункта очистки», где нужно было разбираться с плотскими упражнениями, ложными проявлениями и с религиозным «я» в целом. Мы стремились к настоящему переживанию, укоренившемуся и непреходящему, с божественным характером и без каких-либо рецидивов.
Я снова был сильно испытан финансово. Однажды мне, не имея денег даже на проезд, пришлось идти в город за двадцать пять кварталов. Один брат, почти такой же бедный, как и я, дал мне пять центов, чтобы доехать домой. В то же время мы имели славные собрания. Многие падали под силой Божьей.
В один вечер дьявол послал к нам две сильные личности, чтобы увести движение в сторону. Одна женщина-спиритист вышла вперед, как главный барабанщик, чтобы руководить пением. Я вымолил ее из церкви. Вторым был фанатичный проповедник с голосом, от которого чуть ли не дребезжали окна. Мне пришлось открыто запретить ему. Он, уже было, взял в свои руки все собрание. Явное тщеславие так и выпирало из него. Дух был ужасно огорчен; Бог не мог действовать. Я слишком много страдал за это дело, чтобы так легко все отдать дьяволу. Кроме этого, я был ответственным за души и за аренду.
Мы вели жестокую битву с подобными духами. Они могли бы все разрушить. Дьявол не имеет совести, и плоть не имеет смысла. В самый первый раз, когда я открыл эту церковь для собраний, я обнаружил одного из наихудших фанатиков и религиозных шарлатанов города, который ожидал меня, сидя на ступеньках. Он был проповедником и хотел руководить. Я прогнал его с этого места, как Неемия — сына Иоиады (Неемия 13:28). Я никогда не мог представить, что в столь многих людях может быть так много от дьявола. Город, казалось, был полон такими. Он искушал святых воевать и угашать Духа. Эти чудаки и шарлатаны были первыми на собрании. У нас было время великой чистки, так как было много профессионального религиозного шарлатанства. Суду должно начаться «с дома Божия» (1 Петра 4:17).
Лютер был сильно обеспокоен своевольными религиозными фанатиками его дней. Из Вартбурга, где он тогда был заключен, он писал Мелангтону в Виттенберг, давая пробный камень для этих фанатиков: «Спроси этих пророков, чувствуют ли они эти духовные муки, этих Божьих творений — эти ад и смерть — которые сопровождают настоящее призвание». Когда он вернулся в Виттенберг, и они испытывали на нем свое колдовство, он встретил их такими грубыми словами: «Я шлепаю ваш дух по морде!» Они действовали в ответ на этот вызов, как бесы. Но это разбило их чары.
Мы были обязаны с твердостью улаживать экстремальные ситуации; но, в основном, Дух не обращал внимания на ненормальности и удалял их с пути, не делая им дальнейшей рекламы. Многие заявляют, что сегодня мы не можем «распахивать двери» наших собраний. Но если бы это было истинно, то мы должны бы были не впускать также и Бога. В чем мы нуждаемся — это больше Бога для контроля над собраниями. Он должен иметь свободу действия, чего бы это не стоило. Сами святые еще слишком пребывают в смятении и в бунте. Через молитву и самоуничижение, Бог будет руководить собраниями. Это было секретом в начале. Мы держались вместе, в молитве, любви и единстве, и никакая сила не могла разбить это. Но «я» должно быть сожжено. Собрания должны контролироваться по пути от Престола. Должна быть создана духовная атмосфера, через смирение и молитву, в которой сатана не может жить. И мы поняли это в самом начале. Это было крайней противоположностью религиозной ревности и плотским религиозным амбициям. Мы ничего не знали о современных методах «бодрости духа» и «делай это захватывающим» — вся эта система является незаконным продуктом, до тех пор, пока имеется в виду Пятидесятница. Требуется время, чтобы стать святыми. Это мир мчится вперед; но что касается Бога, то это приведет нас в никуда.
Одна из причин глубины действия на Азуза была в том, что работники не были новичками. Они, большей частью, были призваны и приготавливаемы годами — из кругов Святости, с миссионерских полей, и так далее. Они уже были сожжены, испытаны и проверены. Они, в большинстве, были закаленными ветеранами. Они уже ходили с Богом и глубоко учились от Его Духа. Они были пионерами, «ударными войсками», тремя сотнями Гедеона, призванными разнести огонь по всему миру — подобно как ученики были подготовлены Иисусом. Сейчас же мы увлечены «разноплеменным множеством» (Исход 12:38), и семена отступления уже имели время поработать. «Первая любовь» в значительной степени была потеряна (Откровение 2:4). «Пес возвратился на свою блевотину» (2 Петра 2:22) во многих вопросах — то есть, к вавилонским учениям и традициям. Ослабленная мать едва ли может ожидать рождения здоровых детей.
В начале Дух работал настолько глубоко, и люди были настолько голодны, что плотской человеческий дух, проникший в собрания, был легко различаем. Это было, как если бы чужак ворвался в уединенную избранную компанию. Его присутствие было болезненно заметно. Люди желали Бога. Он находился в Своем святом храме; земля (все человеческое) должна молчать перед Ним (Аввакума 2:20). Она может произвести только огорчение и боль. Наши сегодняшние комнаты ожидания и молитвы — всего лишь тень прошлых; слишком часто это — место, чтобы выпустить пар в человеческом энтузиазме, или чтобы стать ментально интоксицированным якобы от Святого Духа. Такого не должно быть. Это — просто фанатизм.
В те ранние дни комната ожидания была первой мыслью и первым обеспечением для любой пятидесятнической миссии. Она была священной — образом святой земли. Там также было всеобщее согласие. Там люди искали успокоиться от активности их собственных слишком активных ума и духа, убежать на время от мира, побыть наедине с Богом. Там не было никакого шумного, дикого духа. Это, по крайней мере, можно делать повсюду. Претензии и смятение требовательного мира оставались за дверью. Это был некоторого рода «город-убежище» от такого рода вещей, небеса покоя, где Бог мог быть услышан и говорить к душам. Люди там могли проводить часы в молчании, наедине исследуя свои сердца и принимая ум Господа для дальнейших действий. Что-то подобное кажется почти невозможным сегодня, среди современного окружения. Мы умираем для себя, приходя в Его присутствие. И это требует великую тишину духа. Нам нужно «святое святых». Что евреи в древности осмелились бы делать в Божьем храме из того, что мы сегодня делаем в миссиях? Для них это бы означало смерть. Мы полны глупости и фанатичного самоутверждения. Даже формальные католики в целом имеют больше почтения, чем мы.