— Ах ты… — впечатываю ладонь в лицо, — самое главное не сделал!
Бросив одежду на кровать, пошёл было к двери, но опомнившись, снова подхватил узел и спешным шагом отнёс его в прачечную, договорившись заодно о мелкой починке. Пришлось, правда, дать изрядный крюк, чтобы миновать заведение Эммы, но ничего не поделаешь…
На почте, с трудом подбирая слова, составил телеграмму и отправил в поместье никогда не виденной тётушки Магды, или вернее «дядюшки» Юхана.
« — Наверное, оно и к лучшему, что я сейчас такой отупелый, — мелькнула мысль, когда я расплачивался за телеграмму, — лучше уж так, чем нервы на взводе перед встречей с мамой, которую не видел несколько лет»
Зная за собой, что в таком состоянии я не засну, а если вернусь в номер и лягу, то буду просто валяться на кровати в полусне, а в итоге к ночи не только не отойду, но скорее напротив, устану ещё больше, я решил всё ж таки побродить по городу.
— Программа-минимум, — постановил я вслух, и без особого на то желания отправился кататься на трамваях, пробовать местное мороженое и выпечку. Ну и вообще, всячески ублажать себя в попытках поднять настроение. Без особого на то желания, а скорее из-за галочки в списке туриста, забрёл в кинотеатр, где демонстрировали «фильму» прямиком из Голливуда, который ещё не стал фабрикой грёз в настоящем смысле этого слова.
Кинотеатр был маленький, тесный и щелястый, что оказалось скорее во благо, потому как многие зрители нещадно курили, нервничая и затягиваясь порой излишне часто на некоторых моментах. Когда начинал играть на раздолбанном пианино тапер[i], то ли в такт музыке, то ли просто желая согреться, некоторые зрители начинали топотать ногами, что придавало просмотру фильма весьма своеобразный оттенок.
Немое кино с гримасничающими, откровенно переигрывающими актёрами, мне, в отличии от остальных, не особо зашло. А уж тапер и папиросный дым…
Но о потерянном времени, тем не менее, я нисколько не пожалел! Сперва да, было скорее скучно, и развлекали меня разве только мысленные правки по ходу фильма, а потом дошло…
… я ведь знаю — как надо! Знаю! Ни разу не киноман, но был у меня период, когда я крутил романы последовательно с несколькими начинающими актрисами. Не особо вникал в тонкости взаимоотношений, сценического ремесла, грима и прочего, но даже так — я знаю больше, чем абсолютно любой из современных мэтров!
Впрочем, сейчас, на заре становления кинематографа, это несложно. Я, как и любой человек двадцать первого века, знаю множество вещей, элементарных для нас, и ставших бы откровением, прорывом — в этом времени.
О собственном таланте, разумеется, речи не идёт… Как нет и особого желания влезать в это болото «с ногами». Но ведь наверное, можно как-то… поучаствовать?
В поезде, прислонившись лбом к стеклу, я стоял окна, бездумно разглядывая проплывающую за окном местность. Карман жжёт телеграмма с несколькими, довольно-таки формальными и сухими словами, и я то и дело отрываюсь от созерцания, снова и снова проверяя, не пропала ли она!?
Настроение… да так себе настроение, откровенно говоря. Я и так-то нервничаю, да ещё и эта телеграмма, будь она неладна! Понятно, что матушка не могла устроить приглашение без ведома «дядюшки» Юхана, и наверное, именно отсюда некоторая сухость и двусмысленность отпечатанных на бумаге слов. Но…
… а вдруг!?
Взрослый, поживший мужчина прекрасно понимает подноготную и умеет играть словами. А вот подросток, который давно не видел маму, невероятно нервничает. Причём в голове сплошная ерунда, вроде переживаний о том, что он, то бишь я, недостаточно хорош.
А наша общая синтетическая личность, ещё, кажется, не сложившаяся до конца, в раздрае. Неприятно, нервно… Хочется курить, кусать губы и — нажраться, вроде как заранее празднуя разочарование.
Глубоко вздыхаю, полной грудью втягивая воздух…
… и кашляю, подавившись клубом едкого, редкостно вонючего и крепкого табака.
Кошусь на благодушного фермера с трубкой, беседующего о чём-то с соседом, но тот, не обращая на меня внимания, продолжает курить, беседовать и вдумчиво дегустировать домашние настойки в приятной компании. Впрочем, оно и к лучшему.
Клубы едкого табачного дыма, запахи угля, домашней снеди и алкоголя, пота и одеколона, помад для волос и нафталина вернули меня в настоящее. Раздражение — да, осталось, а вот недавняя депрессивная неуверенность отошла в сторонку.
А вообще… интересно. Да, интересно! От Копенгагена до Оденсе достаточно близко, поезда в Дании ходят точно по расписанию, так что брать купейный вагон я посчитал ненужной, да и опасной роскошью.
По итогу, еду сейчас с фермерами, ремесленниками, коммивояжёрами и всякого рода мелким служивым людом, представляющим, преимущественно, пресловутое «третье сословие[ii]», и отличие от Российской действительности — самое разительное!
Добротно одетые, сытые люди с уверенными, спокойными лицами. Это их страна, их земля, их правительство. Да, они маленькие люди, и каждый по отдельности может немногое. Но ведь может, чёрт подери! Даже один… А уж вместе они — вполне весомая сила, и правительство вынуждено прислушиваться к ним, менять жизнь в стране в лучшую сторону для всего народа, а если не справляется — подавать в отставку!
А у нас… Вспомнились вечно напряжённые, полусогнутые крестьяне, приехавшие по нужде в город и готовые тут же, в сей секунд, рвать с головы шапку и склоняться в поклоне перед любым прыщом в кокарде на фуражке.
Горожане из «подлых» сословий, сегрегированные вполне официально, да так, что куда там чернокожим в нынешней Америке! Там, понятное дело, пожёстче…
… но не то что народ — раса другая! Проще находить себе оправдание, абстрагироваться от происходящего и говорить себе «Это не моё дело». А какое оправдание у представителей высших сословий Российской Империи, ещё недавно гнобящих собственный народ? Да полноте, собственный ли…
Вот и вырастают люди, привычные к хамскому окрику, тычку в спину и к тому, что Власть — всегда права! К тому, что они не могут ничего изменить, а если и приходят в голову мысли об изменении существующего строя, то не эволюционным, а исключительно революционным путём!
До основания! Сжечь! Разгромить полицейские участки! Срубить липы на аллее, где когда-то барин до смерти запарывал крепостных и играл с детьми и бабами в «Ку-ку», стреляя по прячущимся мелкой дробью. Отомстить! За всё!
Поколения поротых спин, которые просто хотят, чтобы у их детей было — иначе. Но кровь застит глаза…
А по итогу — снова диктатура, но уже — пролетариата. Да, будет образование, дворцы пионеров и Гагарин. Но ведь будет и ГУЛАГ[iii], отсутствие паспортов у колхозников[iv], и — страх! Другой. Но будет…
А ещё — будет доминирование Государства над Личностью, человек-винтик и — крах. Снова…
… а потом — снова…
Накатила тяжёлая, удушливая тоска. Захотелось — вот так! Чтобы сытно, благополучно, уверенно… без поротых спин и без диктатуры. Какой бы то ни было…
А за окном мелькали пейзажи сытой, благополучной страны. Страны, где давно уже нет поротых спин, зато есть — гражданское общество.
На вокзале Оденсе меня встречал слуга. Пожилой, довольно-таки высокий, тощий, прямой и весь какой-то вытертый, как ручка от метлы, одетый в приличное, но явно перешитое пальто с чужого, скорее всего — хозяйского плеча.
— Херр Пыжов? — шагнув вперёд, поинтересовался он, еле заметно вздёрнув кустистую бровь, пересеченную заметным шрамом. Молча киваю и ставлю чемоданы на пол, глядя сквозь него. Почти незаметная пауза, и слуга, не без труда подхватив багаж, понёс его к экипажу, ухитряясь прямой спиной, походкой и всем своим существом выражать неудовольствие от моего присутствия.
— Херр… — ещё раз сказал он, положив чемодан на задок экипажа и едва заметно склоняя голову. Ожидаемо… и немного смешно. А ещё — грустно.
Все эти игры, призванные показать нежеланному гостю место, выразить своё неудовольствие излишне бесстрастной или напротив, любезной мимикой, постановкой корпуса и прочими психологическими трюками, я прошёл ещё в прошлой жизни на специальных тренингах. А здесь, в этом времени, я сперва улучшил, закрепил их общением с московскими коллекционерами и профессурой, а после отточил в кругу моряков Российского Императорского Флота. Слуги провинциальных датских помещиков, да хоть бы и сами помещики, это не те люди, которым по силам смутить меня.