Наталья, только что появившаяся в лаборатории, юная дипломница, знающая все обо всех, назвала его «длинным дядей» и высказала предположение, что именно он в ближайшее время займет пост директора их института.
— Времена меняются, и одиозные мудаки вроде нашего шефа должны уйти, они свое дело сделали — мясники примитивные, а на смену им должны прийти вот такие элегантные, лощеные тонкачи вроде Леонида Осиповича. Другой класс — работа под куполом без лонжи.
Разговор был сугубо приватный: сидели втроем на кухне у Ростислава. Странный был этот Ростислав: холостяк, владелец несметных богатств — он собирал старые книги, лубок и гравюры.
— На оклад завлаба? — спросила однажды как бы между прочим Ирина.
— Коллекционирование — это загадка для непосвященных, — пояснила Наталья, — и разгадывать ее дело безнадежное. Это как играть на скачках: взлеты, падения, удачи, разочарования.
В лаборатории Ростислав говорил только о деле и по делу, но и на своей территории был тоже немногословен.
Праздновали его день рождения. Стол поразил обилием икры, каких-то заморских консервированных деликатесов и старинным корниловским фарфором. Ростислав был учеником Натальиного папаши, и, похоже, этому обстоятельству она была обязана своим распределением в лабораторию.
Под Натальины чрезмерно смелые разглагольствования Ростислав наливал себе рюмку за рюмкой и, глядя куда-то поверх голов нарядных гостей-сослуживиц, осушал рюмки. Не пьянел, только стекленел как-то. Да он вообще был какой-то стеклянный — полый — бесполый.
— А почему этот Леонид Осипович — длинный? — спросила Ирина.
— Милая Ирина Федоровна, — протяжно пропела Наталья, — неужели вам не надоело п…еть в институте? Зачем здесь-то при своих?
Ирина поняла, что она тоже пьяна и что пора, кажется, оставить ее вдвоем с Ростиславом, потому что он влюблен в эту длинноногую, всегда одетую по последней моде, разухабистую умницу — смертельно. Все это понялось как-то разом, едино, «в комплексе», как сказал бы шеф, и еще Ирина поняла, что непонятным, таинственным образом Наталья знает о ее долгом романе.
А очень скоро после этого междусобойчика Ростислав наложил на себя руки. Точнее, покончил с собой, выпив какие-то таблетки. Все свои богатства он завещал своему учителю — читай, Наталье.
Наталья взяла месяц за свой счет, впервые выглядела испуганной и затравленной.
В последний день перед отпуском столкнулись в туалете.
Наталья как-то криво улыбнулась ярко нарисованным крупным ртом и вдруг обняла Ирину, будто вцепилась.
— Я не могу, не могу, — шептала она, — я не хочу! Я говорила ему, — не хочу ничего знать! Даже в его последний день говорила и спаслась, а он… погиб… погиб… и я опять не хочу ничего знать!
— Тише, тише, — шептала Ирина, — тише, моя девочка, не терзай себя, ты была бы с ним несчастна, нет ничего страшнее жизни с алкоголиком…
— Ирина Федоровна, вы дура или притворяетесь? — глухо спросила Наталья, не отрывая лица от плеча Ирины.
Ошарашенная Ирина молчала, и тогда Наталья, отстранившись от нее и поправляя перед зеркалом с профессиональной точностью грим, холодно сказала:
— Есть много вещей в этом мире, мой друг Горацио, пострашнее алкоголизма.
Кажется, довольно скоро после этой сцены в туалете Ирина и увидела волдыри на груди Лени.
— Погоди, — она поднялась с подушки, села, — это же крапивница, классическая крапивница в очень жестокой форме. Что ты ел?
— Все, что обычно, ничего нового.
— А это давно?
— Третий или четвертый день.
— Ты нервничал? Что-нибудь дома?
— Дома все нормально. Я не нервничал. Иди ко мне. Не надо поликлиники, хорошо? Запиши меня на прием на вторник, нет, лучше на субботу.
На дворе была среда.
В субботу он позвонил непривычно рано, сказал, что будет минут через десять-пятнадцать. Спросил, не купить ли что по дороге.
Она еще не ходила в магазин и потому что-то заказала, сама же решила быстренько сбегать на угол в кулинарию.
Кулинария не подвела, и через десять минут с двумя маринованными цыплятами в пакете она влетела в подъезд. Кнопка лифта горела, и она помчалась на третий пешком. Надрывный кашель доносился с площадки третьего. Кого-то терзало удушье.
Она не сразу узнала Леню в человеке, привалившемся к стене. Он был в каком-то новом, приталенном и удлиненном пальто, в клетчатой английской кепке, которую давно не надевал. Но дело было не в пальто, и не в кепке пижонской. Леня так кашлять не мог. Она быстро открыла дверь, помогла ему войти, усадила на стул в прихожей.