Но он исчезал, этот беспристрастный неморгающий взгляд, если среди лохматых, подвижных и шумных вдруг появлялся Дар.
Дар… его звали Дар. Второе имя, которое просто было, но не звучало, — Дарий. Как Вероника для Рон, как Владислав для Влада…
Дар… ребенок в свои тринадцать. Умный и любознательный ребенок. Но посмотри ему в глаза — и почувствуешь, на уровне души почувствуешь, силу и волю, свозящую в непостоянной зеленоватой синеве. А его черты повторяют черты отца. Только Дар не солдат. Только Дар не Бог. Дар сам по себе. Он — неизвестность. Он — надежда. Он — тайна. Даже в самом простом смысле: ссорясь с ним, не понимая его, разочаровываясь в нем, Дан сжимает кулаки и с гордостью говорит: «Он мой сын! Он воин в пятом поколении! В нем моя кровь. Подождите пару лет, и он станет великим человеком»…
Жить с этой ложью. Позволяя Дану считать своим сыном чужого ребенка… Жестоко.
Но Дару не сказать, кто был его отец, — жестоко? Или гуманно?..
А он бы понял. Как его отец, который не знал, что значит не понять того, кого любишь. Но просто всему свое время.
Рон умела быть жестокой. Рон умела быть доброй. «Врач… и по совместительству снайпер…» Двое в одном. И у обоих — кровь на руках. А чем кровь на руках солдата отличается от крови на руках врача? Ведь это все та же человеческая кровь.
…Слякоть, бессмысленные разговоры соседей за изгородью…
— Люди живут теперь дольше. И почти не воюют.
— Это хорошо.
— Плохо. «Университет» еще этот…
— Ага. Кланов нет. А люди все равно разделены.
— Солдаты… земледельцы…
— …ученые… книжные черви!.. Сколько в этом «Университете» хороших мальцов пропало!..
Рон идет мимо, обняв Дара за плечи. Мать и сын одинакового роста. Но Дару только тринадцать, он еще вырастет. И будет очень похож на Влада.
По небу летят острова. Старики говорят, парад продлится еще несколько дней.
Глава четвертая. Верю в сны
Видения с высоты забавляли меня. Я щурился на свет и вглядывался в жизнь на земле. Пытался понять, что это за цивилизация там, внизу, накрытая моей ползущей тенью. Развалины; землянки, похожие на скопления звериных норок. Тропинки, змеящиеся в талой слякоти…
Я был огромен. Хотя когда-то был еще больше. Сейчас меня разбили на тысячи осколков, летящих в небе, подобно огромным сказочным островам. Я мог смотреть вниз с любого из них. Я мог забывать о них и оказываться ближе, если меня интересовало что-то.
Сейчас я искал мальчишку. От скачки с острова на остров у меня помутилось в глазах. Но я почуял — просто надо было вернуться много назад. И вот подо мной та самая равнина. И вот немного выше — и там еще одно поселение с развалинами, норками и паутиной дорожек.
По краям, за частоколом из срезанных по краю ржавых труб лежат настоящие поля. Я летел, путаясь в колосьях уродливых, толстостебельных злаков с тяжелыми пятнистыми зернами. Я сразмаху пронесся мимо труб, подумав, что, подуй я в них, они бы зазвучали, как орган.
Невидимый для всех остальных людей, я брел по улицам, пока не почувствовал на себе внимательный взгляд. Внимание было пристальным. Я обернулся.
Белобрысый лохматый пацан, тот самый, что сидел рядом с моим мальчишкой в первый день, смотрел на меня в упор.
Я повертел головой — больше никто меня не видел. Я был бесплотен. Я был не более чем воздух, люди свободно проходили через меня… А он — смотрел. И проводил меня взглядом, когда я поспешил убраться из его поля зрения.
…Я его нашел, когда в мой сон ворвался визг будильника, таща меня за шкирку обратно в реальность. Изо всех сил я сопротивлялся и цеплялся за этот мир. Мир, где шли, обнявшись двое — мать и сын…
Будильник давно уже перестал звонить. Меня разбудила Шура. Она беспокоилась, чтобы я не опоздал на работу. БЕСПОКОИЛАСЬ!!! ОБ ЭТОМ!!! О, как я был зол! Я наорал на нее…
Потом напялил мятый костюм, что просто некстати попался мне тогда, сгреб со стола кейс и вылетел из дома, хлопнув дверью.
Вечером я извинялся, искренне раскаиваясь.
Я извинялся, глядя ей в глаза… и (псих я, псих!) ее внешность плыла, через ее лицо проглядывало то, из сна — с копной косичек, что «похожи на дикие заросли, из-под которых ярко и пристально смотрят малахитово-зеленые глаза». И это лицо заставляло кипяток в моей душе плескаться, накатывая мучительными удушливыми волнами.