— Нет, зачем. Они сами сейчас сгорят.
Я уставилась на головы, желая своими глазами увидеть самовозгорание, и мне повезло. Через две минуты головы действительно дружно вспыхнули, и от них осталась только кучка пепла.
— Я ведь внутри себя огонь ношу, в каждой своей частичке. Вот он на свободу и вырывается, когда я его не контролирую. Потому головы и горят.
— Понятно.
— Ну что же мы на морозе стоим, пойдемте внутрь, я вас чаем угощу, — забеспокоилась левая, самая гостеприимная голова.
Морозко, который видимо решил, что проще дождаться моего отбытия на месте, чем бегать туда — сюда, первым воспользовался щедрым предложением. Мы с Горынычем последовали за ним.
— Кстати, вот подарок от Синеглазки, она просила тебе передать, вместе с благодарностью.
Как только мы зашли внутрь, я взяла сверток и протянула его Горынычу. Зеленый монстр взял свой подарок и развернул.
— Мастерица, — восхитился Морозко.
— Красота — подтвердил Горыныч.
Я решила завидовать молча. А ковер был действительно красивым. Размером со стены пещеры, он изображал небольшую итальянскую деревушку у подножья Везувия и на берегу моря. Синее море простиралось с одной стороны ковра, сливаясь вдали с лазурным небом, на котором солнце играло в прятки с белыми облачками. Волны белыми барашками с легким шелестом набегали на берег, где стояли перевернутые кверху дном рыбацкие лодки и сушились на солнце сети, с запутавшимися в них водорослями. По улицам городка бегали босоногие ребятишки, играя в салки. Возле белых домиков с красными черепичными крышами и синими ставнями сидели женщины, красивые, нарядно одетые. Они сплетничали и занимались мелкой работой, перебирали рыбу, штопали вещи, кто‑то плел венки. На заднем фоне возвышался огромный Везувий, дремлющий, грозный, но не ужасающий. И все это сразу наполнило пещеру летом, запахом моря, криками детей, легким ветром, ощущением летней беззаботности и счастьем отдыха на море.
— Страшно далеки эти девицы от народа, — подумала я. — Сразу видно, что настоящей рыбацкой деревни она в своей жизни не видела.
— Это в тебе говорит зависть, — пояснил мой внутренний голос.
— Не спорю. Но тем не менее от народа Синеглазка далека.
— Ну ты тоже не особо близка к нему, — резонно возразил голос.
— Из моей чащобы до ближайшего народа слишком долго идти. Я нахожусь в вынужденной изоляции. А они в добровольной.
— А давайте на стену повесим, — прервал мой внутренний спор Горыныч.
И мы стали вешать ковер на стену. Впрочем, вешали больше Горыныч и Морозко, а я только наблюдала. Даже правее или левее мне не пришлось говорить, потому что ковер был размером точно по стене и вписался в нее до миллиметра. После того как ковер был повешен, а чай выпит, Горыныч сделав пару кругов над своей пещерой, вынес вердикт о летной готовности и попрощавшись с Морозко я собралась в путь домой. Горыныч правда опять взял меня в лапы, сказав, что лететь не далеко, и ему не придется садиться, он меня аккуратненько опустит и улетит, чтобы не мешать мне. Вставать в позу я не стала, учитывая, что Морозко явно горел желанием меня уже засыпать и не важно где именно, лишь бы основательно и до весны. И мы полетели.
— Домооой, — напевала я, любуясь зимним пейзажем подо мной, пока Горыныч медленно и плавно, чтобы не повредить моей тушке, направлялся к моей избушке. — Домооой, — потому что других слов из этой песни я не помнила.
— Иду на снижение, приготовься, — правая голова наклонилась ко мне.
— Быстро, — восхитилась я.
— Быстро, надежно, мягко, — поделилась правая голова своим мнением о себе любимом.
И Горыныч действительно пошел на снижение, через несколько минут он завис над полянкой возле дома, и аккуратно поставив меня на ноги, разжал когти.
— Стоишь? — левая голова внимательно меня оглядела.
— Все нормально, — я улыбнулась. — Спасибо.
— Пожалуйста, — отозвались все три разом.
Пригнувшись, как делают отбегающие от работающего вертолета, я побежала к избушке и когда по — мнению Горыныча я оказалась на безопасном расстоянии, он пошел на взлет и вскоре скрылся в синей дали.
— Дом, милый дом — я буквально готова была целовать ступеньки своей приставной лесенки, по которым я поднималась к входной двери.
А на крыльце меня ждал еще один сюрприз. В своем законном углу стояла моя ступа, красуясь розово — синими расписными боками. А ведь я уже и не надеялась ее увидеть. Такая картинка меня растрогала до слез. На двери красовалась записка «Ступу и метлу вернул в целости. Как закончу операцию с Иваном — царевичем, свяжусь. Кощей».