— А что, кто-то был еще? — улыбнулся я. Разговоры с девушками — это мой конёк. С девушками я натужно остроумен, неестественно громок и естественно туповат.
— Ну да, — сказала Джоанна, — три дня назад проезжали через наши Холмы на Далёкую Радость двое. Мужчина и мальчик.
Сердце моё сдвоило, и застучало чуть чаще.
— А сколько лет мальчику?
— Откуда мне знать, — пожала плечами девушка. — На вид лет двенадцать.
Значит, не они, подумал я. И потом мужчина, а были медвежонок, змей и дракон. Тоже не получается.
— На глазах ещё у него такая штука была…
— Очки, — машинально сказал я.
— О, точно! — обрадовалась девушка. И сердце сдвоило снова.
Человек, дракон, думал я, какая разница, если бабайка может быть драконом, почему не может быть человеком? да запросто, чем человек лучше, вон у Шварца дракон спокойно превращался в человека, но почему Никитке двенадцать лет? Что я буду делать с двенадцатилетним сыном? Как он у меня школу закончит? Стоп, стоп, сказал я себе. Ты еще не знаешь, точно ли это они.
— И были они вроде тебя, — продолжала меж тем Джоанна, — какие-то не такие.
Вопрос: можно ли на таком зыбком показании строить планы?
Дальше пошло ещё хуже. Уже к полудню я осознал, что из всех испытаний выпавших на мою долю это, похоже, самое тяжкое. Болело всё тело, и сильное подозрение, что мне в наказание дали какую-то специально обученную лошадь, потихоньку превращалось в уверенность.
Один раз меня стошнило.
Привал, который мы сделали, дабы пообедать, облегчения не принёс. Я кулём свалился с лошади и, ноги нараскоряку, отошёл в сторонку. Констебль с укоризной посмотрел на своего подследственного, то есть на меня, но ничего не сказал. Мысли его, впрочем, можно было без труда прочесть на лице. Откуда берутся, понаехали тут, да, были люди в наше время — и так далее в том же духе.
Джоанна быстро нарезала снедь, аккуратно разложила её на холщовом полотенце, и вместе с констеблем с аппетитом взялась за еду.
— Мастер Григорий, — позвал меня Хёрст.
— Не-е, — замотал я головой. Подумать было страшно что-то съесть.
После привала стало ясно, что до вечера мне не дожить. Да что ж такое-то, думал я. Какие-то сплошные приключения тела. То я мотаюсь бегом туда-сюда, то меня истязают целую неделю для того, чтобы я не мешался в бою, теперь вот выясняется, что лошадиное седло и моя задница — две вещи несовместные. Нет, умом я понимал, что не я первый, не я последний. Помнится, в «Поднятой целине» Давыдов тоже мучался с непривычки, да только тело упорно гнуло свое. Ты сдохнешь, говорило мне моё собственное тело, свалишься с лошади, и косточки твои разлетятся в разные стороны, потому что нельзя так глумиться над своим организмом.
Смеющиеся глаза Джоанны, время от времени обращавшиеся в мою сторону, делали мою участь ещё горше. Солнце, издевательски медленно катившееся по небосклону, специально замедляло ход, отдаляя вечер. И зеленые суслики, столбиками выглядывавшие из зелёной травы, глядя на меня, откровенно развлекались.
В общем, когда констебль Хёрст объявил привал на ночлег, мой моральный дух был низок как никогда.
А ведь сотни сотен колен моих степных предков были неразлучны с лошадьми. Как же наследственность, с наследственностью-то как? Это что, уже ничего не значит?!
X
Я проснулся как от толчка. Некоторое, очень недолгое, время я лежал, глядя на звёзды, и думал над тем, что же такое могло меня разбудить. И тут я почувствовал, как кто-то тихонечко проникает ко мне под одеяло, и вот уже чья-то рука легла на мою грудь.
Джоанна.
Мягкая и теплая. С хорошо очерченными губами и молодой, упругой грудью. С глазами веселыми и глубокими. С движениями точными и ладными. С отцом по имени Гордон Бэнкс.
Человек-скала.
Сразу же вспомнилось: «А так же он сам, сраженный меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного».
— Джоанна.
— Не говори ничего.
— Джоанна, эти вещи так не делаются.
— Но ты же научишь меня.
Очень естественно было сказано. Без тени кокетства.
И ещё.
Очень трудно говорить, когда тебя так целуют.
— Джоанна, девочка, поверь мне — не надо этого делать.
— Отчего?
Хёрст шевельнулся или мне показалось? При мысли, что представитель власти может застукать меня в таком положении, мне стало нехорошо.
— Иди на своё место, — твёрдо сказал я. — Я не желаю делать это с тобой.
Джоанна отпрянула, словно я её ударил. Отвернулась и молча уползла на свое место. Лицо моё горело от её поцелуев, и был я немного не в себе. У православных монахов вроде есть какая-то подходящая молитва.
Как там… Господи, укрепи.
И тут я услышал, как Джоанна плачет.