— Какие такие робы! — взбешённая Дарья в ярости хлопнула пустым подносом по голове съёжившегося Кольки. — Такие шикарные костюмчики получились, а ты меня перед людьми позоришь! — замахнулась она снова подносом.
Бедному профессору потребовалось не менее пяти минут, чтобы хоть немного успокоить разбушевавшуюся Дашку, до глубины души возмущённую чёрствостью и тупостью безтолкового Кольки, как громко разорялась Даша.
— Да что ты, в самом деле, сбесилась, — Колька, опасливо косясь на поднос в руках Дарьи, бочком, бочком постарался пробраться к выходу, и теперь стоял уже в дверях, готовый каждую минуту выскочить на улицу.
— Что здесь происходит?
Раздавшийся неожиданно холодный, женский голос, мгновенно превратил разгневанную фурию в кроткого ягнёнка. И Дашка, неуловимым глазу движением, спрятав за спиной поднос, поспешила скрыться в дверях кухни, изображая из себя самое невинное создание, не имеющее к происходящему ни малейшего отношения.
— Стоять! — остановил её в дверях всё тот же голос.
— Слава богу, что вы появились, — облегчённо перевёл дух профессор. — Иначе, Дарья окончательно сорвала бы всё дело.
— Какое дело?
Изабелла, в свободном домашнем халате, прошлась по комнате и присела на стул перед разбросанными по всему столу нарезанными кусками хлеба и колбасы. Повернувшись к застывшим в различных частях комнаты подросткам, она, сдвинув недовольно свои брови, хмуро поинтересовалась:
— Так всё-таки, что здесь происходит? И кто посмел разбросать хлеб по столу?
Дарья, побледневшая, как полотно, с трудом проглотила комок, застрявший у неё в горле и, пару раз беззвучно открыв рот, наконец-то с трудом переборов замешательство, смогла выдавить из себя пару слов.
— Я это. С Колькой дралась, вот он и рассыпался.
— Уже лучше, — холодно посмотрела на неё Изабелла. — Раньше ты всегда говорила, что виноват кто-то другой.
— Что ещё? — повторила она свой вопрос, поворачиваясь к Кольке и внимательно глядя на него.
— Не знаю, — недоумённо пожал тот плечами, мрачно поглядывая на Дашку. — Зачем-то позвали, от дела оторвали, а теперь по голове подносом лупят, — мрачно пожаловался он.
— А мне, между прочим, — мрачно покосился он в сторону тут же независимо задравшей нос Дашки, — завтра рано с утра на работу, в отличие от некоторых, — тихо проворчал он.
— Профессор, — Изабелла повернулась к третьему участнику драки. — Объясните, пожалуйста, что здесь происходит?
— Всё очень просто, — тяжело вздохнул профессор, проходя обратно на своё место за столом и присаживаясь напротив баронессы.
Я позвал Кольку, поскольку подумал, что может быть он, что-то знает о том, как получилась та самая ткань, из которой пошили тюремные робы для амазонок.
Костюмы, костюмы, — успокаивающе повернулся он в сторону сердито зашипевшей в дверях кухни Дашки.
А Дарье это не понравилось. Как же так, её милые костюмчики назвали столь бранным, по её мнению, словом. Вот она Кольку по голове и хряснула подносом, а потом попыталась ещё добавить, — неодобрительно покосился он на Дарью.
Дарья, пару раз шмыгнув носом, тем не менее, упрямо набычила голову и угрюмо уставившись в пол, тихим голосом проговорила:
— А всё равно это не тюремные робы.
— Да, — кивнула головой баронесса, с осуждением глядя на опустившего голову паренька. — Это рабочий костюм. И очень удачный. Очень удобный и красивый. Так что называть его арестантской робой, это несправедливо обижать Дарью. Да и Даше обидно, ведь она приложила столько сил и старанья на его изобретение, на пошив, на отстирывание тканей, испорченных профессором, как она тогда считала. И после всего этого называть её костюмы арестантскими робами, это нехорошо, — Изабелла осуждающе покачала головой, недовольно глядя на Кольку.
— Ну да, — хмыкнул Колька, насмешливо глядя на воспрянувшую духом Дарью. — Много бы она отстирала своим дурацким порошком. Если бы я ей мыльнянки не подсунул в тот порошок, она бы до сегодняшнего дня её отстирывала. Все бы руки до локтей стёрла, дурёха, — ухмыльнулся он.
— Какой мыльнянки? — мгновенно насторожился профессор. — Что-то я не помню такого, чтобы Дарья говорила о какой-то мыльнянке.
— Вот, — возмущённо уставилась на Кольку Дарья, — что я говорила! Это точно он какую-то гадость мне подсунул. Всё испортить хотел! Я знаю! Он никогда не любил амазонок и постоянно мне говорил, чтобы я бросила это дурацкое занятие.
— Расскажи поподробнее, — остановила вновь разошедшуюся Дарью Изабелла, строго взглянув на неё и покачав головой.
Присмиревшая Дарья, мгновенно угомонилась и быстренько перебралась в угол за её спиной, чтобы в ближайшее время не попадаться на глаза.
— Что это за мыльнянка такая, о которой никто из нас ничего не знает, и почему ты добавил её в порошок профессора.
— Да обычный корешок, — недоумевающе глядя на них, пожал паренёк плечами. — Я вообще не понимаю, почему его здесь никто не знает. У нас в семье им постоянно пользовались при стирке. После него вещи становятся мягкими и нежными на ощупь. Мать всегда его имела под рукой, особенно когда надо было много стирать. Мы с отцом его ещё с осени на болотах заготавливали, а потом сушили на печи в противнях. Ну а уже потом он у нас хранился в мешках на чердаке. Вот с тех пор, его у меня немного и осталось. Сейчас то он уже кончился. Всё на Дашкины тряпки извёл, а она дерётся, — снова пожаловался он. — Так что надо уже было бы и сходить за ним, да работа всё не пускает. Дашка застряла у вас в городе, а мне цех нельзя оставить без присмотра.
Сидор в письмах постоянно давит: "Давай, да давай рыбу. Чем больше, тем лучше". Ну я и даю. По двенадцать часов уже в день работаю. А ему всё мало.
И Дашка, ленивка, смылась, всё у вас тут околачивается.
Вот вернётся Сидор, я всё ему расскажу, — сердито пригрозил парень.
— Врёт он всё, — тут же встряла Дашка и, прикрываясь спиной Изабеллы, как щитом, обвинительно ткнула в паренька всё тем же подносом. — Я всю парусину профессорским порошком отстирала, а не его дурацкой мыльнянкой. А рыбу пусть он сам коптит. Мне она надоела. Я уже вся насквозь провоняла этой рыбой, а он только и твердит, Сидор-Сидор, рыба-рыба. Надоело! Я ему не батрачка!
— Да кто ж такую грубую ткань, каким-то порошком отстирывает, — покачал Колька головой, глядя на Дарью с жалостью. — Ты бы с ним ещё года два возилась, я же видел, как ты маялась.
— Неправда! — топнула раздражённо ногой Дарья, чуть ли не со слезами на глазах глядя на него. — Это был профессорский порошок, а не твоя мыльнянка.
— Даша, — осторожно тронул рукой её за плечо профессор. — Он прав. Это был не стиральный порошок. Он ничего не мог отстирать. Совершенно ничего.
Следующие полчаса у них ушли на то, чтобы успокоить разревевшуюся Дарью, всё никак не желающую принять то, что это не она своим порошком отстирала ткани, превратив их в столь важную и нужную всем вещь.
— И всё равно, это я её изобрела, — утирая слёзы, и продолжая ещё изредка судорожно всхлипывать, говорила она, когда всё уже успокоилось.
— Ты, конечно, ты, — улыбнувшись, Изабелла погладила её по голове. — Без тебя бы ничего не было. Ни ткани, ни костюмов этих рабочих, — продолжала успокаивать всхлипывающую Дарью Изабелла. — Вообще ничего. А теперь, если ты не против, то мы продолжим разбираться с тем, что произошло, а ты уж иди, отдыхай, — отпустила она спать утомлённую всеми этими перипетиями Дарью.
Но этой ночью им так и не случилось отдохнуть. Чуть ли не до самого утра они допытывались у Кольки, что это за мыльнянка такая, да где она растёт, да как её заготовлять, да как сушить, и прочее, прочее, прочее. Тысячи вопросов требовали уточнения и прояснения, ибо каждый Колькин ответ порождал десятки, если не сотни уточняющих вопросов профессора и Изабеллы, пытавшихся выяснить всё, вплоть до мельчайших подробностей.
Только поняв, что ничего больше они от него не добьются, когда Колька уже откровенно спал, положа голову на стол, профессор с Изабеллой угомонились и отослали его, вслед за Дашкой отдыхать. Видя абсолютно уже невменяемое состояние пацана, они наказали ему спать спокойно и на всякие мелочи, вроде утренней загрузки коптильного цеха, не отвлекаться, пообещав проследить за соблюдением столь важной для него технологии.