Сына с невесткой дома не было. Виктория Михайловна, разгоряченная программой «Время», выскочила с карандашом в прихожую, перехватила ведро и, пока усталый Фонарев снимал одежду, стаскивал сапоги, носки и мылся, успела разложить грибы по сортам. Желто-оранжевые ее не удивили, она назвала их «колпаками».
– Ира, ты помнишь, как в эвакуации колпаки собирали?
Ира не помнила.
– Ну как же?– нервничала Виктория Михайловна.– Такое лакомство было! Жарили, солили, мариновали...
– И много нынче колпаков?– поинтересовалась теща.
– Полно.
– Следующий раз вези, будем солить. В лесу-то хорошо?
– Хорошо.
Поужинав, напившись чаю, выкурив папиросу, он завалился в постель, в листья, в разноцветные осенние листья, приподнимаемые изредка заветными шляпками.
Была и какая-то мысль, спокойная, хорошая, из новых, но, стоило отпустить ее на миг, истлела, размылась сном.
Утром Виктория Михайловна рассказала, что ночью, вернувшись из гостей, Андрей со Светой наворачивали жареные грибочки, все просили еще. Теща сообразила часть грибов утаить, литровую банку подберезовиков и моховиков даже замариновала, и теперь глядела, как Фонарев доедал остатки.
– Завтра поедешь?
– Поеду.
– Только опять езжай в Симакино.
Фонарев пристально поглядел на Викторию Михайловну, на ее лоб, силясь проникнуть за морщинистую броню, увидеть, наконец, загадочные лабиринты, в которых родилось, жило и вышло вот наружу непоколебимое убеждение, будто он ездил в Симакино, о котором не имел понятия. Теща же глядела совершенно спокойно и безбоязненно, словно знала, куда пытается заглянуть зять, и не сомневалась, что он найдет там полный порядок.
– Я на рынок съезжу, – сказала Виктория Михайловна, – нужен чеснок, укроп, листья смородины, хрен нужен...
– На Светлановский поедете? – тихонько спросил Фонарев.
– Да кто ж такие вещи на Светлановском покупает? На Центральный!
В пятницу он поехал с корзиной. Уже в метро она произвела сильное впечатление. В вагоне электрички он сразу поставил корзину наверх, на багажник; пассажиры, конечно, обращали на нее внимание, некоторые привставали с мест – поглядеть чья, хотели знать владельца в лицо.
На этот раз в Семеновке вышло явно больше народу, чем в среду, причем кое-кто на платформе задержался, замешкался, и, когда Фонарев, подышав, закурив и оглядевшись, пошел по шпалам, группа человек в пятнадцать увязалась за ним. Он решил пройти сегодня подальше, те тоже не сворачивали в лес; он прибавил ходу, и они прибавили. Услыхав за спиной запыхавшийся теткин шепот: «Вась, далеко еще пехать-то?»– и Васин басок-зуботычину: «Иди, да помалкивай», – Фонарев пожалел, что в лесу не строят уборных: заскочил бы сейчас, а потом пошел назад к платформе, пусть понимают как хотят. У пикетного столбика он спустился с насыпи, перепрыгнул канаву, быстро, без задержек зашагал по лесу и скоро оторвался от преследователей.
Часа за четыре, неотступно сопровождаемый образом Виктории Михайловны, он набрал полную корзину, в основном колпаков, порядком отупев от их обилия и однообразия. Прикидывал, какие покупные продукты можно заменить колпаками, раз в неделю можно устраивать грибной день, ну а на праздники... «Вы уже пробовали наши колпаки? Нет?! Ну-ка, Ирочка, передай нам вон то ведро!..» Особенно будут рады новые родственники – черниговские, потом на родине рассказывать будут, в какой дом их дочка попала – с колпаками.
Корзина была тяжеленная, он едва ее волочил, часто меняя руки и отдыхая, – только в эти краткие передышки и нежился солнышком, легкие наспех смаковали сладостный, сухой и прелый воздух. Уезжать не хотелось, но полная корзина звала вперед: к поезду, чесноку, укропу, хрену, листьям смородины.
Нужно ли их отмачивать, и сколько времени мочить, не знала, не помнила даже Виктория Михайловна. Фонарев предложил кому-нибудь позвонить, проконсультироваться, но теща посчитала это унизительным и наказала, чтобы он ни в коем случае не звонил. Сами. Она взяла гриб, откусила кусок шляпки, довольно долго гоняла пробу во рту, потом проглотила и затихла, прислушиваясь к поведению колпака и своего организма. Несколько минут она сидела неподвижно, потом ожила и сказала: «Можно не мочить, горечи нет, вроде даже сладкие».